— Как ты познакомился с Плисецкой?
— Все произошло после того, как они с мужем Родионом Щедриным посмотрели Раскольникова. Это было толчком. Родион Константинович очень ревновал Майю Михайловну ко мне, мешал нам встречаться. Не разрешал оставаться наедине, прибегал через каждые пятнадцать минут, проверял. Помню, была одна встреча, я просто невинно держал ее за руку, и он вбежал... А мы просто болтали о ерунде, клянусь тебе.
— Ерунда — это же самое интересное. Ты записывал, конечно? Ты же ведешь записи с юности.
— Ну так, иногда что-то записывал.
— Я жду твою книгу.
— Да, вот доживу до 60 лет и напишу... С Майей Михайловной мы ели пирожные. В отеле «Европа», там лобби-бар, и наверху было еще какое-то кафе, которое называлось «Мезонин». Я говорю:
— Майя Михайловна, хочется пирожных.
— Пойдем сюда, здесь лучше пирожные, чем там.
— Они одинаковые.
— Нет, разные.
Мы набрали пирожных. Ей хотелось быть уверенной, что она права, мне хотелось быть уверенным, что прав я. Мы так смеялись! Мы вообще все время с ней смеялись, она очаровательная. Помню, как говорила:
— А потом ты напишешь: «Зря рассказывают, что балерины не жрут! Все врут».
— А зачем же вы говорите, что нужно не жрать?
Еще у меня была гениальная история с всемирно известной танцовщицей и хореографом Пиной Бауш. Как-то в рождественские дни меня пригласили на праздничный завтрак и ужин в Елисейский дворец. Я в отчаянии метался по Петербургу, искал вещи, потому что была полная нищета. Кто-то дал мне свои ботинки, Миша Елисеев рубашку, с горем пополам на завтрак меня собрали. А на ужин — нет. Откуда-то нужно было достать другой наряд. Я жутко расстроился. И в таком состоянии меня встретила Наташа Замахина, ленфильмовская художница, которая работала со мной на картине «Луна в зените». Она спросила:
— Что случилось?
— Приглашают в Елисейский дворец, а надеть нечего...
— У меня есть последние коллекции, я снимала англичан, там потрясающий костюм. Я тебе его дам. Но на студии есть такая манера, на оборотной стороне пиджака рисуют бубновый туз хлоркой и ставят порядковый номер, как в армии. Ты не снимай пиджак, потому что будет видно пятно от хлорки.
Я весь вечер это помнил, но так нервничал, мне было так жарко, что я его снял, повесил на стул и ушел в уборную. В этот момент выключили свет, вывозили рождественский пирог. Возвращаюсь, темнота, и только мой белый туз на спине светится... На том празднике была Пина Бауш. Мы с ней оказались за одним столом и, как говорится, зацепились языками. Она знала, что я артист, и на следующий день позвала меня к себе в танцкласс. Это же фантастика — гениальная Бауш на репетиции. Я сидел полтора часа открыв рот, смотрел, как она все выстраивает. И потом с сожалением ей сказал:
— Знаете, а я вот не умею танцевать.
— Как это не умеешь?
— Все говорят, что у меня нет дара, а я хочу петь и танцевать.
И тут она, как в кино, включает музыку и говорит:
— Покажи движение.
Я начинаю двигаться. Пина спрашивает:
— Кто тебе их поставил?
— Никто.
— Никого не слушай, у тебя природа.
Большая беда моего обучения в театральном институте, что меня на танцах ставили к станку все четыре года и не дали почувствовать свободу своего тела и раскрепоститься.
— Гениальная история. Можешь еще что-то подобное рассказать?
— Гениальная история у меня была с Александром Абдуловым, царство ему небесное. Вокруг Александра Гавриловича всегда было много мифов и легенд. Как-то он позвал меня на фестиваль «Дух огня» в качестве помощника. И там устраивали мероприятие с ужасным названием «Раковый вечер Александра Абдулова». Подавали раков... Пришли какие-то гости, а мы с Абдуловым сидели рядышком. И вдруг одна дама кричит:
