— Но ты опроверг это, сыграв Раскольникова. Уже много лет школьники в рамках программы читают «Преступление и наказание», а учителя прямо на уроках включают сериал с тобой.
— За это моя личная благодарность учителям русской литературы. Когда заканчивается какой-то спектакль, я всегда вижу 14—16-летних зрителей. Они приходят, кого-то еще приводят, и их становится все больше и больше.
— Ты идеальный романтический герой, чтобы влюбляться. Я читаю отзывы у тебя в соцсетях, многие очарованы тобой.
— Это девочки, которые либо еще ничего не читали и ничего не знают и только совершают первые открытия, и моя задача их направить. И потом кто-то поступает в художественную школу, еще куда-то и рассказывают, что они прочитали или увидели. Они пишут об этом в соцсетях или после спектакля подходят и говорят: «Спасибо вам, мы не знали, мы открыли, мы прочитали, мы нашли...» Я радуюсь, когда родители говорят: «Девочки стали читать, просят, чтобы их привезли в Москву в Третьяковку или в Пушкинский или в какие-то театры». Как-то ко мне подошли родители и сказали, что дети перестали употреблять запрещенные препараты и легли в реабилитационную клинику. Это же прекрасно!
Иногда приходят целыми семьями. На последний спектакль «Рождение Сталина» в этом сезоне специально приехала семья из Челябинска — папа, мама и дети-подростки. А когда узнали, что на следующий день «Женитьба», они остались. Так уж вышло, что родителей в театр привели дети, которые знают меня по «Преступлению и наказанию».
— У тебя есть сумасшедшие поклонники?
— Есть те, от которых прячусь, которые донимают. Самая жуткая история, когда поклонница писала мне в соцсетях с разных аккаунтов: «Гори в аду» и угрожала, что обольет кислотой, потому что Сталина нельзя играть. А как-то она пришла на спектакль, и меня выводили через запасной вход, который обычно закрыт. На самом деле еще раньше охраны ее вычислили по неадекватному поведению мои хорошие поклонницы...
У меня про поклонниц еще есть одна гениальная история. И совершенно не страшная, про прекрасных дам. Только-только на почте ввели правило, когда нужно брать талончики. Я пришел на почту, никого нет, мой номер 1885. Почта пустая. И где-то в стороне две пожилые дамы на меня косятся. Вдруг одна направляется ко мне и говорит:
— Простите, пожалуйста, вы же артист?
— Да.
— Вот мы не можем вспомнить вашу фамилию. То есть мы все роли ваши знаем — перечисляет 150 ролей — и не понимаем: вы Котовский или Петлюра?
— Кошевой.
— Зина, это из Второй мировой войны! — кричит она своей подруге.
И потом они узнали, что я в Александринке, в БДТ и в Театре Наций играю и стали приходить на мои спектакли...
— Когда на твоей орбите появляются суперсложные роли, это как-то влияет на твою судьбу?
— Раскольников, конечно, повлиял. После него у меня начался тяжелый период, когда я не хотел вообще ничего. Но мы с Шемякиным уже работали над его «Гофманиадой». Михаил Михайлович — особенный человек. Вокруг него мистицизм, страшные персонажи, но это его мир, он так видит Гофмана. И я понимал, что то, как он видит, как это создает, — это шаманство. Он рисует ужасы, но в то же время это к нему не имеет никакого отношения. Он умеет держать дистанцию. И он меня этому научил. Когда ты в воду наливаешь масло, она его отталкивает — здесь то же самое. До какого-то времени это все было интуитивно, а потом уже я понял, что это правила игры, их нужно принимать. Тебе же уже все по полочкам разложили, по лбу постучали, что надо дистанцироваться.
