— Ну что, репетицию завтра на час перенесем или ты вовремя придешь?
А меня колотит, трясет, я раздражен:
— Вовремя приду.
— Ну, хорошо, — сквозь зубы сказал Валерий Владимирович...
Фокина я впервые увидел на репетиции в студии у Олега Павловича Табакова. Он выпускал спектакль «Анекдоты». Первый акт — «Бобок» Достоевского, второй — «Двадцать минут с ангелом» Вампилова. Там играли Машков, Табаков, Миронов, Безруков. Польский художник Вальдемар Заводзинский придумал декорацию — гробы, стоящие во всю стену, и артисты лежали в них, упираясь в стекло. Репетировали сначала просто на полу. Я пришел, когда все лежали. И вдруг одному артисту защемило спину. Вызвали скорую помощь. Репетиция продолжается, входит врач. Все лежат. Он говорит: «А что, спина у всех болит?»
Я наблюдал, как Фокин репетировал, это потрясало, думал: «Вот это режиссер!» Потом я стал ходить на все его спектакли. Был грандиозный спектакль «Еще Ван Гог...», где Женя Миронов играл как бог. А потом «Последняя ночь последнего царя» с Ульяновым, Купченко и Мироновым. Он шел в Манеже. Потом спектакль «Карамазовы и ад» в «Современнике», где играли Кваша, Авангард Леонтьев, Глузский, Женя Миронов. Мой ракурс внимания от Марка Анатольевича Захарова, которого я обожал с юности, переместился в сторону Валерия Владимировича Фокина. И теперь я работаю у Фокина в Александринском театре!
— Фокин придумал, что, когда зрители заходят в зал за 15 минут до начала спектакля, ты в образе Подколесина уже лежишь на сцене.
— Да, и кто-то меня начинает фотографировать, снимать видео, подходить, что-то комментировать, разглядывать, в каких я носочках. Слава Богу, у меня был опыт у Диденко, когда я играл Дубровского в иммерсивном спектакле «Черный русский», и там могли даже штаны расстегнуть, поэтому мне не страшно... Лежать так на сцене перед спектаклем мне интересно, я любопытный... Слушаю все разговоры и узнаю зрителей. Ощущаю себя Иржиком из чешской сказки про Златовласку, который умел понимать язык птиц, рыб и зверей.
— Что забирает профессия, чем ты платишь?
— Очень провокационный вопрос. Здоровьем, наверное... Я, по-моему, рекордсмен по части несчастных случаев. Накануне «Мастера и Маргариты» я сломал ногу и разорвал связки во многих местах. Перед премьерой «Игрока» повредил колено и играл в гипсе. Светлана Крючкова, народная артистка, мне сказала: «Если ты не придешь завтра на репетицию, знай, там очередь стоит из мальчиков. Тебя поменяют тут же». Меня положили на маты, и я все прогоны лежал на этих матах. Но самое интересное было, когда я сломал на «Игроке» правую руку, а у Сталина повреждена левая, и мне нужно было через пару дней играть Сталина и двигать сломанной рукой... Перелом был сложный, снимать гипс нельзя. Но и Сталина так играть невозможно. И гипс в итоге на несколько часов сняли. Из-за боли я не помню ничего. Но, говорят, что это был хороший спектакль.
— А бывают моменты, когда выгораешь?
— Для меня выгорание — это когда нет энергии, пустота внутри. Я знаю, в таком состоянии нельзя выходить на сцену. Стараюсь беречься.
— И что тогда помогает? Съесть мороженое?
— Про мороженое мне Гаркалин говорил. Мы снимались с ним в каком-то не очень замечательном фильме и ездили на площадку с ужасом, но мы полюбили друг друга.
— Гаркалина невозможно не полюбить, мне кажется.
— Да. Как он гениально читал Ахмадулину!
— А свои стихи он тебе читал?
— Читал. И он перемежал их с Ахмадулиной. Проверял, отличу я или нет. Я всегда замечал, говорил:
