А Валя Юдашкин сшил мне костюм для «Рождественских стихов». Валя был удивительно трогательным.
— Уже нет ни Юдашкина, ни Козакова. Скажи, что ты чувствуешь, когда кто-то уходит из твоей жизни? Или даже после смерти человека ты как будто бы ощущаешь его присутствие, не отпускаешь его?
— Я не мог отпустить и смириться с потерей Джигарханяна. На меня его смерть произвела мощнейшее впечатление. Как будто дедушка ушел. Он называл меня «сыночка». А Табаков кричал: «Сыночка, сыночка, маленькая свиночка» — и хохотал... Познакомились мы с Арменом Борисовичем на съемках фильма «Исповедь дьявола». Это была жуткая история, на которую я согласился только потому, что мне очень хотелось с Джигарханяном пообщаться. Он был удивительным, с особой энергией. Физически абсолютно больной, но звучала команда: «Камера! Мотор!» — и он преображался в секунду. И это нужно было ловить... Сейчас вот вспомнил, как Люся Гурченко говорила: «Снимайте скорее, я старею! Ставьте быстрее свет, я старею!»
— Джигарханян играл Нерона и предлагал эту роль тебе. Он видел в тебе свое продолжение?
— Не продолжение, просто хотел, чтобы то, что он не доиграл, доделал бы я. Мы много вечеров встречались неформально во время застолья, он говорил: «У меня есть очень хорошая идея, я хочу поставить точку. У меня незакрытый гештальт, я не доиграл и знаю, что ты сможешь это сделать». Я все прочитал, понял, что откажусь, но не знал как, и начал ему что-то врать, крутить. Он все почувствовал и обиделся. Потом он то же самое предлагал Диме Нагиеву... С Джигарханяном мы так и не помирились, не общались до конца. И вот поэтому у меня было ощущение, что мы не договорили. Этот круг не замкнулся. За несколько дней до ухода мне Армен Борисович снился. И что-то щемило. Я позвонил своей подруге, которая работала в его театре, и спросил:
— Как у Армена Борисовича дела?
— Все плохо, все плохо...
Так же и с Виктюком было. Он умер, а я как будто его не отпустил.
— Почему тебе так дорог Виктюк?
— Он как никто умел зажигать веру в то, что ты самый лучший. Он мог человека поднять, сказать, что ты движешься в правильном направлении, хотя в реальности делал совершенно не то и был дураком. Он мог так подбодрить, что тебя отпускало, и появлялась невероятная свобода.
— Какие у вас были совместные проекты?
— Он собирался ставить со мной и с Еленой Образцовой спектакль про оперную певицу. Помню, как мы читали вслух роман «Венера в мехах»: страницу — я, страницу — Образцова, страницу — Роман Григорьевич. Потом все проголодались, и он отправил меня в магазин на Тверской за венскими сосисками. Образцова потом густо поливала их кетчупом, а Роман Григорьевич на громкость ставил гениального Филипа Гласса...
Виктюку ужасно не нравилось, как учит меня читать стихи Михаил Козаков. Виктюк считал, что Козаков может только «изображать» интеллектуальную мысль. И он обрадовался, когда узнал, что над поэзией мы работаем с Мишей Елисеевым: «Он может!» У Миши хорошая петербургская школа, он и сам режиссер. Мы вместе сделали уже шесть чтецких программ.
— Елисеев — твой режиссер, а еще Валерий Фокин. В прошлом сезоне ты сыграл гоголевскую «Женитьбу», а до этого «Рождение Сталина». А еще он снял тебя в одной из главных ролей в своем фильме «Петрополис».
— Любой артист мечтает о расширении диапазона. Валерий Владимирович мне подарил такую возможность. От Сталина до Подколесина! Не всякий режиссер на это решится. С Валерием Владимировичем не все складывалось легко и просто. Например, когда репетировали Сталина, произошла конфликтная ситуация: ничего не получалось и я решил, что нужно поставить точку, отказываюсь от роли, играть не буду. Фокин это почувствовал и позвонил, когда я уже взял билет на самолет:
