Когда мы прошлым летом показывали «Войну и мир» на открытом воздухе в Ясной Поляне, у меня было сильнейшее потрясение. Начался какой-то тропический ливень. Пиджак, который был на мне, в один миг стал мокрым от воды и тяжелым, как кольчуга. Шел спектакль. Артисты потом рассказывали: когда ливень и на тебя светят софиты, ты не видишь ничего, только стену дождя, а обычно видны силуэты публики в зале. Они были уверены, что, когда включится свет, на финальных аплодисментах они увидят пустые трибуны. Но был полный зал людей в дождевиках и с зонтиками. От них шел пар, потому что одежда насквозь промокла. Артисты играли под навесом, но их костюмы из-за огромной влажности тоже стали мокрыми. На следующий день, приехав в Москву, мы развесили их где только можно и притащили все вентиляторы, чтобы их высушить, чтобы они не испортились.
— Есть что-то, что отличает вахтанговцев от тех, кто служит в других театрах?
— Да. Этот театр всегда развивался вопреки. Он должен был закончиться в 1922 году с уходом Вахтангова. Как только умер Евгений Богратионович, Немирович-Данченко писал артистам, его ученикам, примерно так: «Берите «Принцессу Турандот» и возвращайтесь в Московский Художественный театр, и там будем играть. Потому что Вахтангов — наш актер, наш режиссер, а вы вообще Третья студия. И коли Вахтангов умер, а вы Третья студия МХАТ, вы должны влиться в Московский Художественный театр, мы вас для этого и создавали, чтобы вы там поэкспериментировали, что-то сделали и лучшие силы пополнили бы труппу. Такой был уговор с Вахтанговым». Но эти люди отказали Немировичу в страшное время, когда были и Гражданская война, и голод. Они сумели сохранить то, что мы сегодня называем Театром Вахтангова.
А в 1941 году в здание театра попала бомба. Это был единственный театр в Москве, разрушенный во время Великой Отечественной войны. Он уехал в эвакуацию в Омск, потому что ему просто негде было играть. И когда в 1944 году Сталин в Кремле решал, а зачем Театру Вахтангова возвращаться в Москву, — Анастас Микоян на заседании Политбюро сказал: «Иосиф Виссарионович, конечно, вы правы, надо культуру в Сибири поднимать. У нас там сейчас заводы. Но тогда, наверное, и Третьяковскую галерею в Сибири оставим?» И это сработало, театр опять вернулся в Москву, и было отстроено то здание, где мы сейчас с вами находимся. Исторически наш театр всегда идет через преодоление. Старик Ульянов, понимая, что нужно сохранить театр, пригласил сюда иностранного режиссера Туминаса. И вы, наверное, помните кучу статей: кого позвали в русский театр, неужели нет наших соотечественников; зачем тут иностранцы, иноверцы; Вахтанговский театр — это Щукинская школа и так далее. И этот, как его называли, иноверец принес театру успех, всемирную известность, зарубежные гастроли, финансовое благополучие, да просто творческий расцвет коллектива и два новых актерских поколения, которые он взрастил и сформировал. Думаю, что это все очень сильно цементирует коллектив.
— Как вы видите будущее театра?
— Обязательно появится новый творческий лидер. Он должен быть не разрушителем, а созидателем. Не революционером, а эволюционером. Он должен сохранять все лучшее, что было сделано до него. Должен наступить где-то на свои собственные творческие амбиции и пристрастия к художественному стилю и понимать, что Вахтанговский театр — это большой корабль с шестью площадками, и здесь должны идти совершенно разные спектакли, разные сценические художественные подходы нужно принимать, а не говорить: «Я так не вижу, это не стыкуется с моей художественной концепцией, поэтому это все надо закрыть, а всех вас — разогнать!» Он должен бережно сохранять труппу театра, коллекционировать ее, оберегать и укреплять. Самое главное — он должен быть приличным человеком!
