— Вы можете плакать от чего-то?
— Конечно, я же живой человек. Могу плакать от обиды, от несправедливости, от потери, когда кто-то уходит из наших артистов или моих близких людей. Конечно, я как любой человек эмоционален.
— Наверное, тяжело было, когда ушел Лановой, осознавать, что он больше никогда не зайдет к вам в кабинет и не скажет: «Рядовой Лановой...»
— Да... Очень хорошо помню, как узнал, что его не стало. Я был на премии «Театральный роман», уже выходил, был в гардеробе, когда вдруг позвонил телефон, высветилось «Ирина Купченко», я уже тогда все понял. Поднял трубку и услышал: «Васи больше нет». Он лежал в больнице в реанимации, но я верил, что Василий Семенович выкарабкается, потому что он был очень сильным человеком. Была зима, я шел по Тверской пешком к дому, потому что живу на «Белорусской», телефон звонил не прекращая — каждую минуту журналисты спрашивали: «Подтвердите, что он умер...» И где-то на пятом звонке у меня образовался ком в горле от слез, я уже не мог отвечать на эти вопросы.
Похожая история у меня была, когда я ехал с дачи на такси и позвонила жена Владимира Абрамовича Этуша Лена и сказала: «Кирилл Игоревич, я сейчас в больнице, Владимир Абрамович умер». И буквально через пять минут начались звонки из министерства, из администрации президента, из правительства, оттуда, отсюда, от журналистов, само собой. Таксист даже остановил машину, потому что испугался от того, что я повторял: «Да, он умер. Да, его больше нет. Да, он умер». Вот такая история, она тебя убивает, и становится очень обидно, потому что, когда эти люди живы, когда ты говоришь журналистам: «Придите, посмотрите, он играет в этом спектакле, у нас сегодня сотый спектакль», им это неинтересно. Всех интересуют жареные факты — развелся, подрался.
— Вы на спектаклях Вахтанговского театра когда-нибудь плачете?
— Конечно. Когда на первом прогоне «Евгения Онегина» увидел, как Римас придумал убийство Ленского. Когда Римас выпускал спектакль «Пристань» и репетировал финал, поднимался парус с портретами ушедших вахтанговцев и вдруг зазвучала Miserere Фаустаса Латенаса. Когда Римас работал над «Войной и миром» и старый князь Болконский, Евгений Князев, произносил свой монолог — это тоже на разрыв аорты. Вот где настоящее искусство и настоящее чувство. Вообще, эту роль должен был играть Василий Семенович Лановой, и они с Римасом давно об этом говорили. Если бы Василий Семенович не ушел, это была бы его роль...
— За эти 13 лет, что вы директор театра, что было самым счастливым?
— Самое счастливое, когда на сцене рождались потрясающие спектакли. Что такое успех? Ведь его невозможно померить, потрогать. Но он очевиден, когда у тебя не замолкает телефон и просят места, билеты на люстру, под люстру. Когда вышел спектакль «Евгений Онегин», я был вынужден отбиваться от всех предложений о гастролях. Количество предложений, даже зарубежных, превышало возможности театра поехать с этим спектаклем.
В Москве или на гастролях я часто стою в конце зала, когда заканчивается спектакль. И ощущаю себя таким счастливым человеком! Потому что имею к этому какое-то маленькое отношение. Да, ты не на сцене, ты не уходишь с букетом цветов, но ты себя ощущаешь сопричастным чему-то великому.
