— Коль, что случилось?
— Я привез молодую жену, а нам такой номер дали...
И они вместе решили объявить бойкот: не будем сниматься, пока номер Караченцову не поменяют.
Наконец приехали на «Ленфильм». Заходим в буфет. «Коль, иди к нам! — кричит Володя Высоцкий. — Мы тут с Олегом снимаемся». Было заметно, что они давно выпивают водочку. Мы присаживаемся за их столик.
— Послушай, что придумали, — с жаром говорит Володя. — Мы все мужики народные, популярные, что если нам втроем создать свой театр, а, Коль?
На что Караченцов иронично ответил:
— Это, конечно, все хорошо... А не сопьемся?
Нам как молодоженам дали от театра двухкомнатную квартиру на улице 26 Бакинских Комиссаров. Коля всегда мечтал о своем доме. У него не было его никогда: то интернат, то коммуналка, то гостиницы. Когда он приезжал домой, раздевался до трусов и... блаженствовал. Не мог усидеть у себя в кабинете, прибежит раз десять ко мне со сценарием, чтобы почитать какую-то сцену, или вдруг вспомнит, что записал песню и забыл мне ее показать.
Когда мы поженились, у него была одна просьба: «Ты бросаешь кино, у тебя остается театр. На тебе будут дом, я и наши старики». И я согласилась и старалась создавать ему уют. Мне все говорили: «Люда, ты принесла себя в жертву». Ну, если понимать, что любовь — это всегда жертва, то все нормально. Я это делала с удовольствием. Помню, как с нашим замдиректора театра Вольтером лепили ему пельмени. И только потому, что Коля с дороги позвонил и попросил об этом. Он приносил деньги и клал их все на стол. У меня спрашивал, сколько ему надо зарабатывать, чтобы хватало на семью, собаку и стариков. А еще надо было помочь друзьям. О себе думал в последнюю очередь. Например едем по Тверской, он видит в витрине костюм:
— Могу себе купить дорогой костюм?
— Конечно можешь!
— Правда? Спасибо, родная.
Наш дом был всегда полон друзей Коли, которые стали и моими. Он показал меня всему своему курсу и интернатской группе, где учился. Они меня приняли, а я их полюбила. Верность в дружбе для него — это не пустая фраза. Он никогда никого не предавал и никого не осуждал. Всегда говорил мне: «Человек может предать тебя от страха. Потом осмыслит, вернется, а ты в позу встанешь: «Нет, не прощу!» Каждый может оступиться». Он терпеть не мог одиночества, потому что привык быть в коллективе. В их интернатской спальне стояло семнадцать коек. Они все делали вместе. Когда я уезжала на съемки, он всегда кого-нибудь звал в гости. Каждый год его дружный курс собирался вместе: вначале у Ани Сидоркиной, потом, когда она ушла, у нас с Колей. К сожалению, их осталось всего четверо из двадцати четырех человек. На прекрасных посиделках они вспоминали, как учились у замечательных педагогов, как шутили, придумывали розыгрыши, играли этюды...
Борис Чунаев: Мы вместе с Колей учились в Школе-студии МХАТ. Караченцова, между прочим, взяли на курс кандидатом. Единственным человеком, который видел в нем будущего актера, был наш педагог Виктор Карлович Монюков. У нас образовалась дружная четверка, как я называл ее, мушкетеров: Коля Малюченко, Женя Киндинов, Караченцов и я. Мы с Караченцовым лучше всех на курсе танцевали. Коля жил на «Речном вокзале» в коммуналке, чаще всего один. Его воспитала улица. Он был честным, настоящим мужиком. Однажды у метро к нашей четверке прицепился какой-то поддатый. Это было перед самой защитой дипломного спектакля. Пока мы ему люлей навешивали, из метро выскочила милиция. Нас отвезли на «Пушкинскую» в отделение и завели уголовное дело. Под угрозой была наша будущая актерская судьба. Если бы осудили за драку, никто так и не узнал бы, кто такой Караченцов. Наш ректор Вениамин Захарович Радомысленский спас нас от участи уголовников. Мы его всегда с любовью вспоминали и первую рюмку поднимали на встречах за «папу Веню».
