У нас уже Андрюша родился, а моя свекровь все никак не могла успокоиться. Хотя внешне все было прилично. Мы ходили к Янине Евгеньевне на семейные обеды, приводили маленького Андрюшу. «Это не наша порода...» — говорила она вслух. Мальчик однажды после визита к бабушке сказал: «Мам, она нас не любит».
Однажды Коля уехал на гастроли куда-то за границу и, естественно, поручил мне маму. Янина Евгеньевна как-то позвонила с просьбой забрать ее борщ и привезти заколки для волос. Но в этот момент у Андрюшки случился приступ поджелудочной. Я его повезла в больницу, моталась в Филатовскую целыми днями. Позвонила Колиной маме, все объяснила, но она все равно обиделась. Тут возвращается Коля.
— Здравствуй, дорогой, любимый! — кидаюсь к нему.
А он словно чужой. Оказывается, по дороге, как всегда, позвонил маме, а та пожаловалась, что, мол, твоя жена обо мне не заботится, ни разу не пришла.
— Думал, ты мне жена, подруга, а ты меня предала!
Я молча все выслушала и хлопнула дверью. Пешком отправилась к своей маме. Была в таком шоке, что даже не заметила, как дошла. Забрала сына из больницы, и мы стали жить у мамы. Друзья очень переживали за нас, звонили: «Ну как там?» Как-то на вечернем спектакле Инна Чурикова шепчет:
— Что случилось? Коля такой злой ходит.
— Мы поссорились...
— Как? Не может быть!
Мы с Колей не разговаривали вообще, даже не здоровались при встрече. Это продолжалось довольно долго. Отыграем спектакль, сядем по машинам и в разные стороны. Как-то в Сергиевом Посаде я пошла в Лавру помолиться: «Помоги, Господи! Я же без него не могу жить!» А когда вернулась в Москву, не выдержав, сама ему позвонила:
— Нам нужно поговорить. Я подъеду к тебе на полчаса.
Пауза.
— Приезжай.
В каком-то вдохновении я набросала на листочке бумаги вопросы, на которые Коля должен был ответить. Помню, тезисов было двенадцать. Это были главные вопросы, которые мы должны были раз и навсегда решить. Он прочитал, подумал и сказал: «Конечно, мы будем жить и дальше». Я видела, как Коле трудно между нами разрываться, как на нервной почве он покрылся какой-то сыпью. Пытался достучаться до мамы, звонил ей, но она бросала трубку. Это была война не на жизнь, а на смерть. И ради Коли я предложила Янине Евгеньевне мир: «Любя его, давайте смиримся друг с другом и будем жить дружно. Случись с вами беда, не дай Бог, Коли рядом не будет, а ухаживать придется за вами мне». Так и произошло. Ее разбил инсульт. Я ушла из театра и месяц сидела у ее постели. И когда мы с Колей уходили от нее, она ему вслед кричала: «Сынок, береги семью...»
Я готова была ради Коли на что угодно: пойти на каторгу, принять смерть. Как-то спросила его:
— А что ты любишь больше всего на свете? Кино, книги, театр?..
Он ответил:
— Тебя.
Ну разве можно горы не свернуть, услышав это?!
Я была той стеной, которая все держала. Он был спокоен, что в доме все в порядке, он может на месяц уехать в Америку, Аргентину, Мексику. А когда вернется, его здесь будут обнимать, целовать и любить. Чем дольше мы жили вместе, тем больше открывалась его душа.
— Ты теперь видишь, какой я нежный и ранимый? Раньше я носил шлем, кинжал и щит. И я вас всегда защищал.
— Ничего, Коль, теперь я надену шлем и буду вас защищать.
Он действительно всегда меня защищал. Однажды в театре меня хотели унизить, оскорбить, воспользовавшись тем, что Коля был в отъезде. Не хочу называть его имени, но этот человек послал меня на три буквы. И это слышал весь театр. В кабинете специально была включена трансляция. Бог ему судья. Коля в это время был в Америке. Узнав о случившемся, позвонил в театр и сказал: «Если он не встанет на колени и не извинится перед моей женой, мы с Инной Чуриковой и Людмилой уходим из театра». И этот человек встал на колени и попросил прощения. Коля сказал всем: «И это будет с каждым, кто посмеет оскорбить мою девоньку».
