Григорий Горин однажды рассказывал, как выступал с писателями-сатириками перед шахтерами. Представление о юморе у них несколько иное, чем у столичных литераторов. Хлопали они вяло. В заключение надо было что-то сказать, и Гриша произнес:
— Спасибо большое, мы к вам еще приедем.
На что кто-то выкрикнул из зала:
— Я тебе приеду!
С началом перестройки и установления рыночных отношений выступать от филармонии стало невыгодно, и я ушел на вольные хлеба. Однажды позвонила администратор Росконцерта:
— Мы собираем всех бардов, чтобы поехать в Марш мира по столицам союзных республик. Возглавит его Булат Окуджава. Согласны поучаствовать?
— Согласен. Но у меня только три песни!
— Для сборного концерта достаточно.
Она обзвонила буквально всех — Городницкого, Клячкина, Долину, Бокова. С Окуджавой, конечно, все согласились поехать. И тогда уже предприимчивая дама набрала Булату Шалвовичу: «Все барды собрались, просят вас возглавить мероприятие». Он не смог отказать. Так и отправились в Марш мира. По всем столицам проехать не получилось, но городов было много. Авторская песня находилась на пике популярности, мы с легкостью собирали стадионы. В Казани, помню, пришло тридцать тысяч зрителей. В Набережных Челнах — шестнадцать. В «Лужниках» состоялось десять концертов с аншлагом.
Булат Шалвович ко мне относился сдержанно — не критиковал, но иногда делал замечания. Я выступал в конце с объединяющей песней «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Но заканчивать концерт мог только мэтр, поэтому после меня выходил Окуджава. Он был вынужден стоять в кулисах и слушать мое выступление. Как-то подошел:
— У вас неудачная рифма в песне — Антон и дом. Петром и дом еще может быть. Но так нельзя.
— Хорошо, поправлю.
Вечером в гостинице переписал текст. На следующий день спел по-новому и услышал, как Булат Шалвович сказал администратору: «Эту песню мы вдвоем написали».
Прошло два или три года. Я по-прежнему жил в Челябинске, но периодически приезжал в Москву и участвовал в телепередачах. Однажды открыл почтовый ящик и достал конверт, на котором в качестве обратного адреса значилось: «Переделкино. Булат Окуджава». Не мог поверить своим глазам.
Оказалось, Булат Шалвович увидел по телевизору передачу с моими новыми песнями и захотел поддержать. Не поленился позвонить в редакцию, узнать мой адрес в Челябинске. Он писал: «Вы очень выросли, что весьма порадовало. Будем надеяться на следующий шаг. Я в это верю. Только не обольщайтесь ни комплиментами, ни аплодисментами — это все пустое. И не дешевите, ибо эстрада это любит».
Позже прислал еще письмо с приглашением в Переделкино, даже нарисовал схему, как добраться до своей дачи. Мы приехали с Костей Тарасовым, с которым я выступал в те годы.
Окуджава для нас был просто богом. Он уже не любил выступать. Возраст давал о себе знать. Когда приглашали, говорил: «Приеду на творческую встречу, но петь не буду, не хочу». Однажды предложил нам с Костей: «А давайте вы будете исполнять мои песни, а я отвечать на вопросы?» Программу готовили в Театре на Таганке. Помогал нам один актер. Как-то на репетиции оказался Любимов, заспоривший со мной по поводу песни «Монолог сотрудника НКВД», где есть слова: «По приказу мы стреляли, и, стреляя, я дрожал, как отлетающие души». Юрию Петровичу образ не понравился: «А почему они дрожали, как это?» Я стал объяснять. Любимов вскипел: «Да что вы рассказываете?! У меня в этом зале Высоцкий пел! И тут вы со своими песнями!»
