На гастролях после концертов мои музыканты частенько возвращались в номера с поклонницами и портвейном. Дело-то молодое! Но в советские времена на каждом этаже в гостиницах сидели церберы-администраторши, ни под каким видом не пускавшие посторонних, тем более особ женского пола. Чтобы отвлечь внимание поборницы морали, мы гурьбой подходили к строгой даме и засыпали ее самыми разными вопросами: откуда позвонить в Москву, можно ли включать в комнате кипятильник?.. И так далее. Пока ошарашенная тетя отвечала, за нашими спинами в номера ребят пробегали девушки. А вот мне было совсем не до романтики. У руководителя всегда куча забот, так что я работал двадцать четыре часа в сутки. В 1974-м Люся покинула мюзик-холл. Поначалу занималась домом и детьми. Иногда помогала мне.
— Каким образом?
— Нам практически беспрерывно звонили авторы. Представьте: композитор сочинил песню и хочет, чтобы исполняли непременно «Самоцветы» — мы же популярные! Три тысячи человек состояли в Союзе композиторов. Из них двести — жутко доставучих, от которых невозможно отбиться. И вот они звонили, звонили... Бесполезно было что-либо объяснять. А у меня — репетиции, худсоветы... Люся становилась громоотводом — отвечала на телефонные звонки всегда очень спокойно: «Юрия Федоровича нет, уехал. Что передать?»
Уйдя из мюзик-холла, жена тосковала, я это чувствовал. Творческому человеку сложно сидеть в четырех стенах. И я организовал при «Самоцветах» балетный ансамбль, Люся вернулась к любимой работе, а воспитание детей переложили на тещу Валентину Феоктистовну. Это сегодня у всех няни, а то и не по одной. У Маркуши — Диминого сына, которому недавно исполнилось два года, — уже три поменялись. Как теща справлялась одна с двумя — Димой и Инной, — даже не представляю...
Я не рассказал еще об одном, крайне важном и для меня, и для «Самоцветов» событии. 1974 год. Ижевск. Последний день двухмесячных гастролей. У нас три концерта. Зал на полторы тысячи человек, билеты проданы. И вдруг один из артистов не является на первое выступление. Пряча глаза, музыканты сообщили, что рано утром он уехал на рыбалку. Мы, конечно, вышли, отработали. Нарушитель дисциплины объявился перед последним, вечерним концертом, еле стоя на ногах. На сцену я его, естественно, не выпустил. На следующий день собрал коллектив и напомнил, что мы работаем в Москонцерте — государственной организации, а не в частной лавочке. Неявка артиста на три концерта — ЧП. Пятно ложится на весь коллектив. Как в воду глядел — в известной газете написали, что «Самоцветы» чуть не сорвали концерты в Ижевске.
— Разве вы не имели права уволить этого человека?
— Имел. И возможно, надо бы — чтоб другим неповадно было, но парня этого любили зрители. Некоторые в «Самоцветах» приняли его сторону, посчитали, что я излишне строг с ним. В коллективе начался раскол.
А тут еще мне дают звание заслуженного артиста... Удмуртской АССР, мы там отработали сотни концертов. Коллектив заштормило еще сильнее: как так — выступаем вместе, а звание почему-то достается одному Маликову?! Улетели в Латинскую Америку, вернулись — склоки продолжаются. Кого-то я взял на гастроли, других нет — команда-то большая. Обиды копились. Когда у тебя чуть больше денег и успеха, тут же появляются завистники. На меня писали кляузы, наш конфликт разбирали на комсомольских собраниях... Конечно, было обидно — я в коллектив жизнь вложил. Средняя зарплата по стране составляла сто двадцать рублей — а наши музыканты по двадцать рублей за концерт получали. Еще и суточные. Много лет спустя почти каждый передо мной извинился: «В этих письмах и моя подпись стояла, но это не я подписал, а кто-то за меня».
