По средам в Куоккалу съезжались репинские друзья и долго потом вспоминали тамошние порядки, например развешанные повсюду таблички о самообслуживании: «Не ждите прислуги, ее нет», «Бейте в тамтам и сами раздевайтесь в передней» (тамтамом назывался гонг, оповещавший хозяев о визитере), «Идите прямо», «Все делайте сами». Однако при всей «самопомощи» и «раскрепощении» готовила и убирала все же прислуга.
Живо обсуждали дорогой алкоголь, в употреблении которого Наталья Борисовна, называвшая его «солнечной энергией» и «жизненным эликсиром», была весьма неумеренна, и ее кушанья — скудные, строго вегетарианские. Даже в прессе с наслаждением высмеивали «супы из сена» от Нордман, писавшей, кстати, кулинарные книги для голодающих. Обычно гости старались поесть перед приездом в «Пенаты» и сразу после, прямо в буфете железнодорожной станции.
Их удивляло и убранство поместья — вычурное и жеманное, с нелепым «Храмом Озириса и Изиды», стеклянным куполом, «Башенкой Шехерезады», артезианским колодцем «Посейдон»... Все эти странности сказывались и на домашних. Истеричная Наталья Борисовна вызывала у окружающих чувство неловкости экзальтированными речами и прославлением своего гения, искренне не подозревая, что наносит ущерб репутации живописца.
Дети Репина тоже смущали гостей. Вера с полуседой-полукрашеной косичкой подолгу сидела в молчаливой прострации, стуча себя иногда по лбу кулаком. Юрий, пугающе похожий на Петра I, то и дело заводил мрачные мистические разговоры о том, как на самом деле выглядит тело человека, распятого на кресте.
Сам Илья Ефимович к старости в быту также отличался странностями. Скажем, имелась у него персональная чашка, которую категорически запрещалось мыть. В Петербург он приезжал исключительно ранним утром, поскольку билеты на трамвай в эти часы стоили не гривенник, а пятак. Ходил в заляпанном красками халате и подолгу прятался от домашних в своей мастерской, оживлялся только с приходом гостей. Особенно часто навещали его семейство писателя Леонида Андреева и молодой сосед Корней Чуковский.
А потом Наталья Борисовна заболела. Тонкое пальтишко явилось причиной частых простуд, суп из сена спровоцировал малокровие. Она очень исхудала и осунулась, ничего не осталось от былой статной женщины. С Репиным их уже ничего не связывало, кроме взаимного раздражения. После простуды из-за очередного танца босиком на снегу развился туберкулез. Совсем уже тяжело разболевшись в 1914 году, Нордман просто ушла, чтобы никого не обременять. Уехала в швейцарский Локарно, где и умерла в больнице для бедных. Она отказалась и от денег, которые прислал Репин, и от помощи друзей, пытавшихся убедить ее, что передают гонорар за книгу.
