Тейлор не ожидала, насколько красивым окажется Ленинград. «У вас шикарные дворцы!» — говорила она мне. На пальце у актрисы сверкал перстень с огромным камнем, однажды кто-то из группы предположил:
— Не может быть бриллиант — наверняка стекляшка!
Тут американский охранник Тейлор поворачивается и сообщает по-русски:
— Ошибаешься, — после чего опять делает вид, что не знает нашего языка.
Было странно видеть, что голливудским небожительницам ничто человеческое не чуждо... Ава Гарднер тоже часто прикладывалась к бутылочке с портвейном, и Маргарите Тереховой, когда у них были общие сцены, приходилось ждать, пока протрезвеют партнерши по площадке. Я поражалась, насколько скромнее ведет себя наша актриса по сравнению с голливудскими: те общались свысока, как бы сейчас сказали — звездили. Хотя на съемочной площадке ведь все были коллегами...
Элизабет Тейлор, Ава Гарднер и Джейн Фонда даже друг с другом почти не контактировали после съемок, не говоря уж о дистанции, которую держали с нашей группой. Впрочем, за тем, чтобы мы не слишком близко сходились с иностранцами, следили специальные люди. Однажды подошел переводчик и загадочно произнес: «Думайте, как будете отказываться». Я открыла рот, чтобы спросить, о чем это он, но тут ко мне обратился продюсер, друг Джорджа Кьюкора, и пригласил пообедать в ресторане. Под строгим взглядом стоявшего неподалеку человека в штатском говорю: «Я бы с радостью, но муж будет недоволен». За спиной огорченного ухажера гэбэшник поднял вверх большой палец: молодец, мол!
Актриса Людмила Петровна Ксенофонтова, снимавшаяся в картине, возмутилась:
— Как он смел?! Думал, любая наша женщина побежит с ним только потому, что иностранец?
На что ее пожилая коллега Гликерия Богданова-Чеснокова, она тоже участвовала в «Синей птице», усмехнулась:
— Не завидуйте!
Через какое-то время меня пригласили в Москву на должность инструктора политотдела — организовывать творческие встречи в ДК «Ленинские горы» при МГУ. Мама тоже устроилась на хорошую должность в крупном гостиничном комплексе. Не без помощи связей в артистических кругах мы узнали, что расселяют коммуналку на Патриарших прудах. Они тогда не стоили таких заоблачных денег, как теперь. Опять пошли в ход фамильные драгоценности — путем обмена питерской квартиры и доплаты мы приобрели прекрасную квартиру, которая и стала чем-то вроде салона для московской элиты.
В советскую эпоху нельзя было просто так выпустить на сцену артиста. Каждого утверждали в особом отделе Министерства культуры, и конечно, существовал черный список. В число запрещенных входили Жванецкий, Высоцкий, Вознесенский, Евтушенко, Мориц... Юлий Ким тоже в нем значился, хотя я устраивала вечер композитору Владимиру Дашкевичу, который исполнял песни на его стихи. Тот расстроился: «Как же я без Юлика?» Посадили поэта в зал. Володя за роялем поет, вдруг споткнулся, говорит «Ой, забыл слова, — и обращается к другу в зал: — Юлик, как дальше?» Все зрители смотрят на Кима, аплодируют, он встал... За кулисами подходит ко мне человек и предупреждает: «Если поднимется на сцену, дам занавес». Высунулась и знаками объясняю: нельзя! Ким все понял, с паузой оглядел зал, показал на горло и покачал головой: мол, болит, не могу говорить. Зато Дашкевичу удалось хотя бы привлечь внимание к автору.
