Когда все мы вышли на улицу и окружили могилу, начался мелкий осенний дождь. И я загадала: «Если выйдет радуга, бог обязательно простит папу!» Помню, стояла, завороженно глядя на небо, и радуга появилась! Яркая, четкая, даже какая-то настырная! «Разве бывают радуги в конце октября?» — зашептались собравшиеся.
Сын Франсуазы решил, что папе, как заядлому курильщику, не помешает сигарета и положил в могилу пачку. Я бросила на гроб горсть земли с Новодевичьего из той самой коробочки, которую так отчаянно искала в его мастерской. Может быть, со стороны все это выглядело необычно, но мне почему-то кажется, что папе понравилось бы.
После кончины папы мама вдруг начала винить себя: «Это я во всем виновата! Надо было его удержать, не дать уехать из России! Это все я…» — «Мама! Папа вернулся в страну, в которой родился! Двадцать лет счастливо жил там с другой женщиной. При чем тут ты? Не говоря уж о том, что в Москве он наверняка умер бы еще раньше…» — «Его там не понимали». Безусловно, мама — человек чрезвычайной совестливости, но когда я ездила в Париж, она ни разу не задавала любимого женского вопроса: «Как он там?» У мамы после отца был брак, муж. Впрочем, может быть, я далеко не все в ней поняла… Мама же не меньший интроверт, чем был отец, слова лишнего не скажет. Только после того как папа покончил с собой, мама призналась, что в молодости разговоры о самоубийстве он заводил часто… Прямо говорил, что его смерть естественной не будет…
Странно, но только после ухода папы, кажется, у меня наконец получилось его понять! Я увидела все — его одиночество, необычайный талант, глубину, культуру, парадоксальную необыкновенную жизнь, своеобразную, но большую любовь ко мне. И сейчас я могу сказать, что примирилась с отцом окончательно.
