В «Золотом теленке» есть один такой кадр, мгновенный, про который я Зяме всегда говорила: «Вот тут ты достиг Чаплина». Гердт вершиной актерского мастерства считал Чарли Чаплина. Ведь интересно в искусстве только одно: про человека. Все остальное — мура! Только про человека... И в «Золотом теленке» есть сцена, когда они пилят гирю. И Паниковский Шуре говорит: «Пилите, Шура, пилите, они золотые...» И Балаганов спрашивает: «А вдруг они не золотые?» И дальше крупный план на секунду, лицо Паниковского: «А какими же им быть?!» Он говорит Шуре, а по лицу видно, что он знает, что они не золотые, но есть какая-то такая жуткая надежда: «А вдруг!..» Хотя он полностью все понимает. Вот это грандиозно! У Зямы даже было на этот счет такое выражение: «Сегодня я прикоснулся к планке. У меня было несколько секунд...»
— Зиновий Ефимович считал Паниковского своей лучшей ролью?
— Нет.
— Какую же тогда?
— Ту, что не успел сыграть. Была такая телепередача «Гердт читает Бабеля», «Одесские рассказы» Бабеля. И он мечтал сделать моноспектакль «Закат»... Видите ли, у Зямы, как человека лирического по своей природной сути, самым большим увлечением в жизни была поэзия. Своих стихов он не читал, хотя писал с детства, но не считал это стихами: писал на дни рождения, мне записки посылал в стихах. Но знал он такое количество стихов — представить себе нельзя! Скажем, на каком-то творческом вечере он выступает, и его просят: «Прочтите Пастернака то-то и то-то». Он задавал вопрос (и я ему всегда говорила: «Ты этим вопросом людей ставишь в дурацкое положение!»): «Вам в какой редакции прочесть? Первой или второй?» Он знал его всего!
Он всегда читал стихи. Мы ехали в машине или просто гуляли. Грех так говорить, но я считаю, что он читал стихи лучше всех! Знаете, есть актерское чтение: Миша Козаков — я единственно приемлю, как он читает Бродского. Все остальное... Зяма ему много раз говорил: «Ну не играй! Не играй! Когда ты читаешь стихи, это как будто ты ешь вкусную конфету и хочешь, чтобы твой близкий ее тоже попробовал. Вот что это такое. Ты делишься собственным восхищением перед этой поэзией, вот для чего ты вслух это читаешь». Он сам читал необыкновенно!
Пожалуй, из сыгранных ролей Зяма особенно любил кукольного своего Конферансье, любил абсолютно! И вообще, пребывание в кукольном театре он считал главной удачей в жизни, в том смысле, что, действительно, кукольное мастерство необыкновенно. Кукла может все, оказывается. Все: и трагедию, и комедию...
Но, нет, я никогда не слышала, чтобы Гердт мог сказать о своей работе, что «вот это мое самое лучшее».
Зяма всегда говорил: «Только я знаю, за что слыву и что я есть на самом деле». А я ему на это: «Уничижение паче гордости. Ты же прекрасно понимаешь, как тебя встречают люди». Потому что когда его не стало, знаете, что меня действительно утешало? Когда мне вдруг говорили: «Редко увидишь, когда чужие внуки о ком-то плачут». Это правда. Я никогда не забуду, когда мы ходили на Усачевский рынок с Зиновием Ефимовичем и какой-то работяга-мужик говорит ему: «Можно тебя на минутку? Я рад тебя увидеть и хотел сказать: спасибо за все, что ты делаешь». Понимаете? У меня ком к горлу: какой-то проходящий мимо грузчик на рынке! Вот так-то...
