— Что все-таки произошло?
— Вот представьте, съемки кончились, и я в своем пальтишке езжу на троллейбусе в институт. Живу как обычный человек. И при этом получаю пачки писем, мешки! И каждый день у меня — по три-четыре выступления где-нибудь, и все бесплатно. А с деньгами трудно, поскольку меня, как снимающегося студента, лишили стипендии, такие были правила. На съемках же я получала зарплату. Конечно, зарплата 200 рублей против стипендии 26 рублей — здорово! Я сделала денежный перевод в Харьков, купила петровскую жирандоль в антикварном магазине. Уже тогда меня тянуло на красивые старинные вещи. Переехала из общежития в съемную комнату — и все! Деньги кончились, не осталось даже на такси, чтобы ездить поздно вечером с этих бесконечных выступлений.
Безотказная девочка, я бегала всюду, куда позовут. Про деньги даже не спрашивала. Но однажды ко мне подошел администратор и протянул конверт. Я думала — там очередное письмо. А когда дома распечатала, оказалось, деньги. Хозяйка квартиры говорит: «Наконец-то догадались! Тебе же нужно на что-то жить...» И таких конвертов было потом, может, десятка два. Эти деньги помогали выжить. Но в итоге меня вызвал редактор одной газеты и объяснил, что это какие-то левые концерты и неправильные администраторы, которые действуют незаконным путем. А я — артист-бесставочник, потому что еще учусь, мне по закону вообще не положена оплата. Я сказала: «Хорошо! Все поняла. Больше никогда». Но на следующий день в этой газете появился фельетон «Чечетка налево» об артисточке, которая берет голубые конверты, рубит, значит, бабло направо и налево. И все! После вертикального взлета началось крутое пике — вниз. Однажды я вышла на сцену (потому что по инерции меня еще приглашали, хотя все меньше и меньше), исполнила песню из фильма. В зале гробовая тишина. Потом кто-то засвистел... Я сказала: «Извините!» — и ушла под стук собственных каблуков. Я всю жизнь это буду помнить! Поддержали, конечно, родители. Спасли. Выкормили, выходили. Хотя не так-то легко мне им было объяснить случившееся. Что жизнь в Москве совсем другая. Что это не Харьков, не наша Клочковская улица. И здесь по папиным указам и наказам не проживешь. Что время постоянно меняется, постоянно...
— Почему вы сейчас не ездите в родной Харьков? Там какой-то конфликт у вас был?
— Это случилось много позже. У меня был юбилей. И харьковчане говорят: «Будет сюрприз, подарок». Оказалось, что там кто-то сделал памятник. При жизни. Мне показали рисунок такой летящей дамы. Я говорю: «Знаете, если бы вы ей голову опустили, было бы лучше». Это единственное, что я посоветовала! Я не выбирала себе памятник и не просила его поставить! Но стали про это писать, пошли всякие сплетни. И тут я поняла, во что вляпалась. Мне стали говорить, что для памятника, видите ли, надо быть дважды Героем Соцтруда. Это было так стыдно... И я решила: да будь оно все неладно! Я прожила свою жизнь. Зачем мне все это надо? Вот такой был конфликт... Но я даже не из-за него туда не езжу. Я очень тяжелое время пережила в этом городе, когда приехала туда после «Карнавальной ночи». Когда начались статьи эти всякие про мое аморальное поведение, про левые концерты — именно из Харькова, от земляков я получала письма с таким содержанием: «Вы опозорили наш город», «Мы больше не пойдем смотреть ваши фильмы», «Выскочка!» Какие-то жуткие слова, жуткие... Потом я приехала, и никто, кроме нескольких соседей из моего двора, не был этому рад. Например, одна знакомая сказала моей маме: «Вы, я слышала, дали 25 тысяч, чтобы Люсю приняли в кино? Если таких, как Люся, будут снимать, так шо ж хорошего можно в кино увидеть? Одни кости!» Такая вот «радостная» встреча земляков. А главное, мои родители вдруг стали на виду, на свету. Вот всем вдруг они стали интересны! Люди приходили, стучали в дверь — просто посмотреть. А мы жили в полуподвале. Койка с сеткой, на ней матрас. Ну очень просто жили. Люди удивлялись. Они думали, я день и ночь хожу в шикарном платье, с муфточкой на руках. Они вообще не понимали, что жизнь у меня такая же, как и у них. У меня, например, до тридцати лет не было московской прописки. Как вот это объяснить? После ВГИКа меня распределили на «Мосфильм». Но туда не брали без прописки. А прописку не давали, если ты не работаешь. Чтобы устроиться, меня знакомые прописали домработницей на девять месяцев. Мне в Москве выживать пришлось. А когда после «Карнавальной ночи» я приехала в Харьков, у меня было только одно желание — больше не выделяться, стать как все. Но не получалось как все. Потому что даже когда я легла в родильный дом, в палате меня все узнали и прямо при мне начали обсуждать — кто за меня, кто против, и общий вердикт был: «Допрыгалась!» Дошло до того, что я стала стесняться называть свою фамилию. И с тех пор взяла на вооружение фразу: «Прощай, любимый город». Он любимый, родной, но люди... С людьми сложно!
