Однажды я спросил у Михаила Семеновича: «Вы всегда мечтали стать артистом?» Он ответил: «С трехлетнего возраста! Моим кумиром был Чарли Чаплин! Я так и сказал родителям: «Хочу быть Чаплином!» Мечтал смешить людей, танцевал, читал стихи Николая Некрасова: «Однажды, в студеную зимнюю пору...»
Единственное, что могло приблизить его к заветной мечте, — это музыкальное училище. «Сначала, Миша, я хотел быть дирижером, — рассказывал Михаил Семенович. — А что? Работа непыльная, и платят хорошо».
Он тщательно готовился к поступлению: включал репродуктор и, размахивая руками, дирижировал перед зеркалом. На экзамене абитуриенту включили песню о Сталине, он продирижировал, поклонился, но никто не захлопал. Педагоги спросили у него: «Молодой человек, а где вы стажировались?» Он ответил: «Дома перед репродуктором». Они чуть не попадали от смеха. На лестнице к нему подошел директор и спросил: «Вы хотите у нас учиться? — Миша кивнул головой. — Тогда поступайте на класс гобоя».
«Представляешь, Миша, как трудно было бы оркестру исполнить Шостаковича, увидев меня с дирижерской палочкой, да еще и во фраке?» — добавил он с присущим ему юмором.
Не знаю, пришлось ли Михаилу Семеновичу играть в оркестре на гобое, зато я слышал, как он поет. Кстати, в фильме «Чародеи» Светин поет сам. А что касается гобоя, то, по его словам, в трудные годы он его загнал.
— Вы верили всему, что Михаил Семенович вам рассказывал?
— Конечно! Он в моем лице нашел благодарного слушателя, но иногда я с ним спорил, что-то доказывал. А когда было бесполезно, махал рукой.
Мы часто после спектакля шли домой пешком. И если было не совсем темно, он надевал черные очки, шапку, сверху капюшон и говорил: «Надоело, все меня узнают, не могу больше, хочу нормально прогуляться». Светин был похож на космонавта. Но мы проходили десять шагов, и... сначала он снимал капюшон, потом кепку, а за ними и черные очки. Ну, потому что никто же его не узнает. Скучно! И все тут же начинали к нему подходить, улыбаться, просить автографы.
Его самым любимым местом для прогулок был садик за ТЮЗом, и все улочки, идущие от Фонтанки лучами. Он меня выматывал своей ходьбой. Я говорю: «Все, больше не могу!» А он смеется: «Ты дурачок!» А потом прямо на тротуаре начинал отжиматься. И это в свои семьдесят с лишним лет!
Автомобиля у него не было. Зачем? Его везде и всюду возили, и в театр и из театра. Иногда и я его на своей машине подбрасывал.
Так, постепенно, мы стали дружить семьями, домами... Жили рядом. Я на канале Грибоедова, между нами примерно километр или полтора. Вначале мы доходили до его дома, еще полчаса стояли и разговаривали.
Есть такой анекдот, помните, две женщины восемь лет сидели в одной камере, в один день вышли на свободу, и у ворот тюрьмы еще восемь часов проболтали.
