Как-то сидим с ней у нас дома за рюмочкой. Таня тогда только начала очень коротко стричься, выкрасила свой ежик в белый цвет. «Давай позовем бабулю?» — вдруг предлагает. Ульяна Георгиевна была подслеповата, но кагорчик любила. Сидим за столом, душевно беседуем. Вдруг свекровь, пристально глядя на Таню, спрашивает:
— Галь, а что это у тебя за новый мужик появился? Блондин какой-то?
— Да это же Таня! — засмеялись мы. Но бдительная Ульяна Георгиевна доложила Вите о моем «ухажере».
Когда мы с мужем въехали в новую квартиру, я написала папе в Ленинград восторженное письмо: «У нас такая красивая мебель, обои в цветочек!» В ответ он обрушился на меня: «Какие цветочки?! О чем ты думаешь? Тебе срочно нужно получить еще одно образование». Испугался, что я превращаюсь в мещанку. И думал, что учеба быстро вправит мне мозги. А у меня два диплома: театральный и музыкальный. Куда еще?
Я очень любила отца и, видимо, интуитивно искала мужа старше себя. Мечтала, чтобы меня любили так, как папа маму.
Папа был первым добровольцем, который ушел на войну из консерватории. И до Победы сражался на Ленинградском фронте. Как только представлялся случай, приезжал к маме и моей маленькой сестре Светке в блокадный город. Всю неделю собирал с супа, пока он был горячим, жиринки в кружку и привозил им.
Однажды мама сидела с крошечной Светой в кресле у окна, которые были у нас четырехметровыми. И вдруг завыли сирены, Света закричала «Бух, бух!», мама подхватила ее и выбежала. И в ту же секунду в комнату влетел осколок бомбы, окна с хрустальным звоном посыпались на паркет, кресло — в щепки. Папа приехал в Ленинград в командировку и вдруг узнал, что разбомбили всю улицу Некрасова. Слой битого стекла на мостовой достигал полуметра. Пока он добрался до дома, весь поседел, не зная, живы ли его молодая жена и ребенок.
Я была для папы подарком к Победе. О моем рождении он узнал после войны...
Родители полюбили Витю, узнав поближе и оценив его доброту. Когда папы не стало, мама бросилась за утешением не ко мне и Свете, а к нему...
К Беседину все шли со своими проблемами, бедами. Он мог помочь, ободрить, посоветовать. Однажды призналась Вите:
— Я схожу с ума от музыки Таривердиева.
Он тут же предложил:
— Давай позвоню Мике, пусть он тебя послушает. — Микаэл Таривердиев и Витя были хорошо знакомы.
Со мной действительно происходило что-то невероятное. С первой же секунды эта музыка подействовала на меня как гипноз: я остановилась как вкопанная и двинуться не могу. Погибла, пропала!
И вот прихожу в мастерскую Таривердиева на прослушивание. Открывается дверь, а мне кажется, над его головой нимб сияет. Передо мной Солнце! Не преувеличиваю, он был для меня богом. Красивый, высокий, импозантный мужчина. Но я в этот момент ничего не соображала. Едва переступив порог, выпалила: «Спасибо, что вы есть на свете!» И заплакала. Таривердиев расцвел в улыбке. Он обожал, когда ему говорили приятные вещи. «Я ничего плохого о себе не хочу слышать. Таких людей из своей жизни вычеркиваю», — говорил он позже.
