«Я скучаю по временам дефицита. Это лучший двигатель прогресса! Мы все имели какую-нибудь мечту — велосипед, мотоцикл, автомобиль, дачу... И ради воплощения мечты нужно было бороться с разными запретами», — рассказывает Александр Ширвиндт Екатерине Рождественской.
Екатерина: Александр Анатольевич, мне всегда хотелось вас спросить. Вот вы женаты на архитекторе (Наталия Николаевна Белоусова, в браке с Ширвиндтом с 1957 года. — Прим.
ред.) Расскажите, как это — жить с архитектором? Она строит?
Александр: Она все время строит, но она рано ушла из профессии — отпросилась.
Екатерина: И с тех пор ей нечего строить, кроме вас?
Александр: Да, теперь строит только меня. А до этого строила попутно еще Дворцы спорта и театры. В Омске, например. Вот ты в Омске давно была?
Екатерина: Вообще никогда не была.
Александр: Зря. Там, в Омске, есть театр, построенный моей женой. Мощная штука! Он в форме трамплина. Но главное, там в гримерных, по-моему, впервые в СССР, были предусмотрены душевые. Ее спрашивали: «Зачем?» — «Потому что у меня муж артист».
Просто она знает, как пахнут артисты после спектакля.
Екатерина: А еще хочется услышать про вашу мушкетерскую юность.
Александр: Она так растиражирована, эта мушкетерская юность... Разве что такой момент. Катя, а ты знаешь, что году примерно в 1950-м, когда я учился в 9-м классе, мы с твоим папой (Робертом Рождественским. — Прим. ред.) ходили на стадион «Красная Пресня» играть в волейбол? Это был наш стадион, нашей школы, нашего района. И мы с Робиком там врубали. Я был Шура тогда, а он — Робик. О твоем папе столько всего известно: он и поэт, и гражданин, и замечательный мужик, но о том, что он еще и спортсмен был, — мало кто знает. А он же в волейбол играл потрясающе! Ты знаешь это?
Екатерина: Я не знала, что вы вместе ходили в 1950 году на стадион «Красная Пресня». Но что отец и в волейбол прекрасно играл, и в баскетбол — это я, конечно, знаю.
Александр: Да, и в баскет мы тоже играли. Но только на улице Воровского, ныне Поварской — там был зал «Спартак» напротив Института им. Гнесиных. Сейчас трудно в это поверить, но у меня был второй юношеский разряд по баскетболу. Но твой папа по спортивной закалке и мастерству был всегда выше меня. Он играл азартно и здорово. Мы с ним замечательно дружили. Сейчас таких не делают, как твой папа.
Екатерина: Не делают. Я удивляюсь, почему таких не делают.
Александр: Видимо, востребованности больше нет в Рождественских. Вообще с ужасным ускорением редеют ряды моего поколения.
С одной стороны, селяви, а с другой… вот как-то слишком быстро. Приходится неумело задумываться о смысле прожитого. На что ориентироваться? На благодарность потомков — ерунда. Потомки ничему не верят, а в лучшем случае — снисходительно-доброжелательно ожидают очередного ухода предков. Взять хотя бы другого моего ровесника и сына подруги моей мамы — Евгения Александровича Евтушенко (наши мамы нос к носу сидели всю жизнь в Московской филармонии, в одном отделе, и долгое время считалось, что мы с Женькой — просто их непутевые дети). И вот я смотрю: Евгений Александрович читает в Государственной думе лекцию о морали, смысле и поэзии. В Думе, представляешь? Он проповедует им какие-то прелестные азбучные истины, а они аплодируют, потому что то ли не знают их, то ли забыли.
А может быть, просто обаяние и размах личности. Вспоминая донжуанский список Евтушенко, мушкетерскую юность Ширвиндта, биографию однолюба Рождественского, каждый раз осознаешь: то время ушло безвозвратно и ничего общего с настоящим не имеет. Вот я смотрю сегодня на своих студентов и думаю: вроде бы все то же самое, те же ноги и руки, задницы и зубы — тот же биологический вид. Но мозги другие! Вот раньше была основная задача театральной педагогики: раскрепостить. На вступительные экзамены приходили дети из какого-нибудь 10-го «Б» с выпученными глазами и скрюченными от ужаса конечностями и, задыхаясь, сквозь сжатые зубы, пытались прочесть «Заяц во хмелю» Михалкова. И если вдруг что-то удавалось разглядеть в этой несчастной зажатой особи — ее брали. Два года первые уходили на то, чтобы раскрепостить.
Физически, морально, мышечно.
Екатерина: А сейчас, наверное, наоборот — как-то закрепостить. Вы ведь до сих пор преподаете в Щукинском училище?
Александр: После Владимира Абрамовича Этуша я там профессор с самым большим педагогическим стажем. Преподаю с 57-го года. Представляешь, ты родилась, а я уже фехтование и сцендвижение преподавал. А потом постепенно перешел на актерское мастерство. Многих моих учеников уже в живых-то нет. Вот тебе, пожалуйста, Андрюша Миронов. Я выпускал его в дипломном спектакле — водевиль назывался, как сейчас помню, «Спичка меж двух огней». А Наташенька Гундарева у меня вообще была любимая ученица. И Сашенька Пороховщиков. А из тех, кто, слава Богу, живы: Наташа Варлей, Ленька Ярмольник — тоже любимый ученик.
В нашем театре 18 моих учеников — горжусь. Вот такой я уже древний... Помню, однажды Ольга Аросева как-то поразила своим возрастом одного зрителя. Она же до последнего работала: уникальная личность. Ноги не ходили совершенно, так ее привозили в театр. И вот к служебному входу Театра сатиры подъезжает машина, Аросеву вынимают, и она кое-как карабкается на наши ступеньки. Тут подходит к ней человек: «Ой, здрасте. Это вы?» — «Это я». — «Неужели все работаете?» — «Ну да». Он поднимает голову, смотрит на стену театра в районе моего кабинета, показывает кулак и кричит: «Вот же гады!» Мол, старуху мучают.
Екатерина: И Пельтцер тоже ведь до последнего в театре работала...
Александр: Гениальная актриса — любила только того, кого любила. Характер — железный. Помню, был у нас такой Боря Новиков, замечательный артист, Теркина играл. Они друг друга терпеть не могли. Пельтцер-то — председатель профкома и член партбюро. А этот Боря был глубоко пьющий, глубоко опаздывающий, все время срывающий репетиции и спектакли человек. А выгнать — нельзя, потому что талантище. Тогда было модно устраивать какие-то собрания. Вот мы и инсценировали сценки, что, мол, решили его все-таки уволить из театра. Он плакал, каялся, и театр каждый раз брал его на поруки. Только Пельтцер на этих инсценировках совершенно серьезно кричала: «Все, хватит нам мучиться с этим! Он портит лицо нашего театра!» И однажды Боря набрался храбрости и ей ответил: «А вы, Татьяна Ивановна, все кричите. Хотя знаете же, что вас никто не любит, кроме народа». Гениальная фраза!
Екатерина: Интересно, у вас ностальгия по советским временам, кроме ушедшей молодости, есть?
Александр: У меня ностальгия по дефициту. Ведь это самый лучший двигатель прогресса! Мы все имели какую-нибудь мечту — велосипед, мотоцикл, автомобиль, дачку. Иногда мечты сбывались, и тогда — уф! А ради воплощения мечты нужно было бороться с дефицитом и разными запретами. Ведь было время, когда даже дачи были запрещены. Потом появились садово-огородные участки, но жить там было нельзя. Только сажать укроп. Но на этих участках все сразу стали строить какие-то скворечники — якобы для того, чтобы там лежали грабли и лопаты. Потом потихонечку в эти сарайчики стали вносить раскладушки, отодвигая в сторону грабли. Потом вдруг появлялась там печечка... И вот оно — воплощение мечты!
А машина! На Бакунинской улице был автомагазин, и, когда его открыли, там, как в Лувре, за толстой красной бархатной «змеей» стояли удивительные экспонаты: автомобили «ЗИМ», «Победа», «Москвич-401» — потрясающая машина, слепок с немецкого «Опеля». Мы ходили туда, как на экскурсию. И думали: неужели в этой стране есть человек, который за 40 тысяч может купить «ЗИМ»? И такие люди находились! Помню, как у нас на глазах с заднего двора магазина на Бакунинской на таком вот новеньком «ЗИМе» выехал Игорь Владимирович Ильинский, и мы ему просто аплодировали. А через несколько лет, в 1959 году, я сам купил у артиста МХАТа Станицына старенькую «Победу». На это ушел весь гонорар за фильм «Она вас любит». Это была наивная комедия, там снимались замечательные Инночка Кмит, Гоша Вицин, Игорь Дмитриев.
Вообще-то вместо меня должен был играть мой друг Мишка Козаков. К тому времени он уже снялся в «Убийстве на улице Данте», а чуть позже — в «Человеке-амфибии». Популярность его была огромной. И вот он начал сниматься в «Она вас любит» в Киеве. А тут Охлопков зовет его играть Гамлета в Театр Маяковского, и Мишке пришлось отказаться от съемок. На студии полная паника. Он говорит: «Да вы не волнуйтесь, я вам привезу такое же вместо себя». И привез меня. Что им оставалось? Хотя какое там — такой же, как Козаков... Я был только-только после института, а он знаменитый артист. Но дело не в этом, а в том, что я заработал первые деньги и в складчину с родителями, нищими интеллигентами, сумел купить у Станицына его «Победу», потому что в тот год все мхатовцы меняли автопарк. И вот я, один из первых артистов нашего поколения, стал автомобилистом.
И развозил всю нашу пьяную актерскую элиту по домам из ресторанов. Благо все жили рядом, кучно, в актерской «черте оседлости» в пределах Садового кольца. Машина была старая и ржавая. К тому же зимой мне лень было счищать с нее снег, и она превращалась в огромный ржавый сугроб, на котором я и выруливал со своего Скатертного переулка к Никитским Воротам. Там, на углу, стоял «стакан» с гаишником, и тот всякий раз выбегал мне наперерез. Фамилия его была, как сейчас помню, Силидренников. И вот он останавливал меня и говорил: «Ширвинх, ты у меня доездисси! Снимай номера». А я ему: «Сам снимай». Но снять эти номера было физически невозможно: все болты давно проржавели. Он каждый раз минут пять мучился, после чего отпускал меня. Но мистика в том, что лет через четыреста после этого я эту «Победу» тому самому Силидренникову и продал.
И он на ней ездил еще лет четыреста. А недавно заправляюсь я на Новой Риге, и за мной на заправку заезжает какой-то джип, оттуда выходит престарелый, но крепкий мужик и говорит: «Шо, не узнаешь? Силидренников. Теперь у меня автосервис. Если шо, заезжай на обслуживание».
Екатерина: Сейчас какая у вас машина?
Александр: Тоже джипчик — «Вольво». Но, если честно, я мечтаю о «газоне» — «ГАЗ-69». Я эти машины обожаю, много раз на них ездил на рыбалку… И всю жизнь пытался купить себе такой, но так и не сумел преодолеть дефицит и запреты. Хотя два раза в жизни был очень близок к тому, чтобы осуществить свою мечту. В первый раз — когда мы ездили на целину от ЦК комсомола. В те времена при всех театрах были такие военно-шефские бригады, которые организовывали культурное обслуживание воинских частей и всяких строек по комсомольской линии.
И вот один безумец, фанатик шефской работы, посреди зимы пришел в ЦК комсомола и сказал, что хочет повезти бригаду в Кустанайскую область. Даже опытные профессиональные прохиндеи из ЦК комсомола испугались, говорят: «Дорогой, мы очень благодарны за энтузиазм и патриотизм, но зимой там холодно, там все сидят в теплушках». Но переубедить энтузиаста не смогли. Вот это была поездочка! После первого же концерта по пути к следующему месту выступления мы заблудились в степи. Вьюга, жуть и огромный рыжий парень-водитель… Говорит: «Все, хана. Бензин кончился». Нас стало заметать, и мы на полном серьезе готовились умереть. Так продолжалось пять часов. Но тут я разглядел, что неподалеку, в заснеженной степи, стоят, видимо еще с осени, самоходные комбайны, как страшные ихтиозавры, а передние колеса у них — на «победовской» резине.
В то время достать покрышки для автомобиля было примерно как сейчас достать яйцо Фаберже. И вот, когда мы там умирали, я говорю рыжему: «Слушай, а нельзя достать с этих комбайнов резину? Она для моей «Победы» подходит». Он посмотрел на меня как-то дико и ответил: «Парень, если мы неожиданно выживем, я тебе гарантирую резину». И тут на нас случайно наехали тракторы, которые нас искали, и вытащили. Помню, повезли нас в страшный совхоз под названием «АЛЖИР». Что расшифровывается как Акмолинский лагерь жен изменников родины. В частности, там сидела жена Молотова. Но к тому времени, когда мы там оказались, ничего этого уже не было, только совхоз, но название осталось. И там я увидел огромное количество «газонов» — они стояли в ряд.
И я мгновенно забыл о том, что хотел резину для «Победы». Теперь я хотел только «газик»! Ну, обратился к председателю совхоза, он говорит: «Какие проблемы? Любой выбирай, я его оформлю на списание, и все». Я прямо задохнулся от этой перспективы. Но, идиот, в минуту откровенности проговорился одному артисту. И все сорвалось, потому что дошло до начальства. А во второй раз у меня был шанс заполучить «ГАЗ-69», когда мы с Микой Таривердиевым, Ленечкой Броневым и Мишей Державиным обслуживали ограниченный контингент советских войск в Германии.
Екатерина: Звучит замечательно — обслуживали.
Александр: Да, обслуживали. Причем прямо перед концом, когда их выводить уже начали.
Помню, Мика Таривердиев говорит: «Магазины в ГДР закрываются, там все почти задаром отдают. Надо идти покупать смокинги». Но вместо смокинга я снова присмотрел себе «газон». Стал подъезжать к начальнику тыла по хозяйственной части: «Что же вы, теперь на родину повезете старые автомобили? А нельзя ли мне один?» А он: «Да какие проблемы, бери. Их тут миллиард. Если один на родину не вернется — никто и не заметит». И я даже выбрал себе автомобиль. А за день-два до погрузки моего «газона» в поезд начальника тыла посадили. И все опять сорвалось. Так и мечтаю до сих пор об этой машине...
Екатерина: Но теперь-то что мешает купить «ГАЗ-69», если вы так уж о нем мечтаете?
Александр: Я жду момента. Скоро, похоже, закроется железный занавес, и мы все будем ездить на отечественных автомобилях, как на Кубе.
И мне уже не будет стыдно, я буду органично смотреться на «ГАЗ-69». Вот тебе новелла о ностальгии по железному занавесу.
Екатерина: С другой стороны, если сбудется эта мечта, нужно будет придумывать новую.
Александр: А это уже не мои дела. Ведь в 80 лет мечтать нужно с перспективой максимум на 20 лет, до ста.
Екатерина: Но для мечты 20 лет — разве не достаточно? Вот если сбудется этот самый «газон», то о чем будете мечтать?
Александр: Буду мечтать сделать так, чтобы он ездил. А потом — сделать так, чтобы его кто-нибудь купил.
Екатерина: То есть продать срочно и нажиться? Ну хорошо, с мечтой понятно. А есть у вас о чем пожалеть?
Александр: Жалею об отсутствии цельности и упертости в биографии. Завидую зашоренным людям, которые доходят до маниакальности на каком-то предмете: творческом, человеческом, половом. Людям, которые уперлись во что-то одно, интереснее жить, чем тем, которые то там попробуют, то тут…
Екатерина: Не знаю. Чего интересного, когда у тебя шоры? Я как раз из той категории, которой все хочется.
Александр: А тебя это никогда не смущало?
Екатерина: Пока нет.
Александр: Ну, ты еще молодая.
Екатерина: Но что плохого в том, что вы не только прекрасный актер и режиссер, но еще и книги пишете прекрасные? Я читала и пришла в восторг.
Александр: Вот мне в издательстве все время говорят: давай, пиши новую книжку. А я так не могу. Что значит сесть писать книжку? Надо сначала придумать название. И чтобы было не хуже предыдущих: «Проходные дворы биографии», «Schirwindt, стертый с лица земли». Был такой город — Ширвиндт под Кенигсбергом, нынешним Калининградом, — и во время войны его действительно стерли с лица земли. Там у меня какие-то корни. И вот когда я придумал название — можно было вокруг него строить книгу. А сейчас я, кажется, придумал название для новой: «Склероз, рассеянный по жизни». Как тебе?
Екатерина: Шикарное название.
Александр: Книга уже начинает собираться, остается только написать. Издатель обещал вскоре после моего так называемого юбилея, где-то к сентябрю, ее выпустить. Обязательно прочти: я там буду Робика вспоминать.
Екатерина: А я в честь отца назвала кафе, которое недавно открыла: «Робкафе». И теперь спрашиваю у всех, какое у кого любимое блюдо, чтобы знать, что включить в меню. Вот у вас — какое?
Александр: Фаршированную рыбу не умеет делать никто, о ней даже говорить бессмысленно. Что еще я люблю? Ну, шпроты... А если позовешь меня тихо, чтобы никто не видел, я с удовольствием съем в твоем кафе такую, знаешь, макдоналдскообразную картошку... Только хорошо бы, если бы ее пожарили не в солидоле, как это все обычно делают, а на хорошем масле.
И к ней сосиску — толстую, настоящую, не из туалетной бумаги, а из мяса. И обязательно укроп — без укропа ничего не ем. Все, больше ничего мне не надо.
Екатерина: Ладно, мы предложим вам кроличьи колбаски.
Александр: Договорились. Ты меня накормишь осенью. Потому что лето у меня расписано. Сначала гастроли в Самаре и Саратове. А потом я уеду ловить карпов. Надеюсь, для этой цели найдется какой-нибудь «ГАЗ-69».
