Как-то протягиваю ему фотографию:
— У тебя внучка родилась, посмотри.
Только он попытался взять фото, как за спиной грозный окрик: «Руки!» Эдик в испуге дернулся и голову опустил.
— Слушай, а ты представь, что это кино, — шепчу ему, — что все не с тобой происходит. Запоминай, впитывай такой опыт, потом в профессии пригодится...
Он кивал головой:
— Да, да, я понял... — а у самого в глазах слезы.
Однажды Вероника даже принесла в тюрьму маленькую Диночку. Эдик увидел внучку и зарыдал.
Мы как могли старались облегчить условия его содержания. Жора Юматов с Музой Крепкогорской, Вицин, Моргунов, Рыбников и Ларионова приезжали в Матросскую Тишину с шефскими выступлениями. Тюремное начальство к Эдику хорошо относилось и на время концертов оформляло его рабочим сцены, чтобы мог пообщаться с друзьями. Все носили ему сумками домашнюю еду, банки с его любимым вареньем, старались помочь.
Он вышел чуть раньше срока. В 1986 году ему исполнилось пятьдесят. Выглядел хорошо: ни седин, ни морщин. Но едва оказался на свободе — случился первый инсульт. Когда оправился, Юра пригласил его на дубляж, но Эдик не мог работать, он «не держал текст». Потом один за другим еще несколько инсультов.
Эдик получал пенсию по инвалидности. О тюрьме не вспоминал, будто стер этот кошмар из памяти. Но ему становилось все хуже и хуже. Его положили в больницу. Раз, другой, третий... Он все реже бывал дома, чаще находился в центре реабилитации. Начались случаи потери памяти. Он даже Веронику перестал узнавать. В моменты просветления спрашивал: «Где я? Что я здесь делаю?» — и умолял забрать его из больницы. Эдика было не узнать — сгорбленный, с палочкой, молчаливый... А ведь ему не было и шестидесяти.
До сих пор помню, как на первом курсе Эдик репетировал отрывок из Островского. Его герой стоял на сцене — высокий, красивый, кровь с молоком — потягивался, широко раскинув руки, и громко говорил: «Кроме здо-о-оро-вья нет у меня ничего!» Его фраза была так органична, что мы постоянно над ним подшучивали: «Да ладно, что ты там говоришь, ведь кроме здоровья нет у тебя ничего». Если бы знать...
В последний год жизни Ира устроила Эдика в психиатрическую клинику. Незадолго до его ухода в очередной раз показывали «Морозко». В больничном холле у телевизора собрались пациенты, в кресле привезли из палаты и Эдуарда. На экране молодой, красивый Иванушка пел «Расступись, честной народ, / Не пыли, дорожка. / Добрый молодец идет / Погулять немножко!»* — а Эдик безучастно смотрел мимо. Казалось, он был уже где-то далеко.
Никогда не забуду, как однажды на свидании в тюрьме он спросил:
— Ты меня любишь?
Прежде Эдик никогда не задавал этого вопроса. И хотя мы давно уже были в разводе, я совсем не удивилась. Может быть, впервые в жизни ему важно было это знать.
— Конечно люблю, Эдик, люблю, — ответила я со слезами. Он мой родной человек, первая любовь, отец моего ребенка. Если бы знать...
