«Ну и как теперь зовут нашу мать?» — телефон разрывался от эсэмэсок Саши. В день, когда наша мама, Любовь Стриженова, принимала монашеский постриг, рядом с ней была моя семья: муж, дети, внуки. А вот мой брат не поехал на постриг. Саша не понимал, почему мама решила отказаться от всего земного. Сообщения все шли и шли: «Почему она это делает? Мы ее чем-то обидели?»
Саша был не одинок: большинство маминых знакомых встретило новость о постриге с недоумением. Первый муж и мой отец Владимир Земляникин крутил пальцем у виска: «Совсем с ума сошла? Делать нечего!» А всезнайки-журналисты утверждали, что мама пошла в монашки, будучи не в силах пережить расставание со вторым мужем Олегом Стриженовым. Абсурд!
Сегодня страсти улеглись. Мама уже восемь лет как монахиня Иудифь: ходит в монашеской одежде, живет при монастыре, в Москву выбирается, только если надо поправить здоровье. Многие до сих пор по привычке называют ее Любовью Васильевной или Любаней. Но Саша сразу стал называть ее матушкой.
Казалось бы, мама — артистка с перекрученной жизнью, не единожды была замужем. Но, видимо, существовал в нашем роду молитвенник, чьи слова обладали такой силой, что стали Божьим промыслом.
Оглядываюсь на прожитое и понимаю: ничто не предвещало, что наша семья встанет на путь воцерковления. Мамин отец, мой любимый дед Василий, когда впервые увидел икону в ее комнате, был потрясен: «Доча, как можно?!» Дедушка Василий был офицером, служил в Очакове, где родилась мама, затем его перевели в Киев. Он не терпел возражений, и если что было не по-его, тут же командовал: «Шагом марш из комнаты!» Дед был идейным коммунистом и искренним патриотом. В обязательном порядке отмечал все достижения власти: даже такое крохотное событие, как открытие очередного подземного перехода на Крещатике, превращалось в семье в настоящий праздник.
