«Набираю номер Бондарчука и говорю: «Сергей, это Олег. Слушай внимательно. Никогда я у тебя ни в одной картине сниматься не буду!» В ответ: «Ты что, пьян?» — «Нет, трезвый...» — рассказал в интервью «7Д» Олег Стриженов, выдающийся актер отечественного кино.
Стриженов: Меня удивляют актеры, которые говорят, что презирают популярность, что им безразлично — нравятся они или нет. Так и хочется спросить: «А зачем же ты пошел в эту профессию?»
Я вот, например, пошел, потому что хотел нравиться, хотел быть популярным. Из-за тщеславия? Конечно. Такая уж это работа. Уверен: каждый, даже самый дрянной артист, всю жизнь стоящий в массовке, мечтает о том же самом…
— Олег Александрович, в вашем кинобагаже много поистине эпохальных ролей, сделавших вас кумиром нескольких поколений. Но от одной роли, которая могла бы добавить вам еще больше зрительского обожания, вы отказались — это роль Андрея Болконского...
— Узнав, что Бондарчук проводит пробы актеров на роль князя, я посчитал себя униженным. Почему он не позвал меня первым? У нас же с ним были отличные приятельские отношения. И я не понимал, как он мог не сказать мне: «Болконский — ты, это как дважды два — четыре.
Но для проформы я проведу пробы». Ну ладно, пусть не так, пусть решил искать актера. Так мог хотя бы сказать мне об этом. Нет, молчит. И в течение целого года выбирает исполнителя. Кто только не пробовался, а меня словно нет на свете. Соседи с недоумением спрашивают: «А что, вас не пригласили?» Как вы думаете, приятно это слышать? И я разозлился всерьез… Наконец звонит Бондарчук: «Зайди, ты очень нужен». — «У тебя нет Болконского?» — «Верно». — «Ладно, — говорю, — зайду». Я не сомневался в том, что меня утвердят. Но принял решение: пошлю Сергея, причем сделаю это красиво! В студии сказал: «Выбери для меня любые сцены, но одно условие: чтобы со мной обязательно одну из сцен играл ты лично». Мы сделали пробу. Вечером я уехал на съемки в Киев, там получил телеграмму: «Вы утверждены на роль Андрея Болконского…»
Вскоре в газете появляется публикация о начале съемок «Войны и мира», где указано: в роли князя Андрея — Олег Стриженов. Вернувшись в Москву, набираю номер Бондарчука и говорю: «Сергей, это Олег. Слушай внимательно. Я у тебя сниматься не буду». В ответ: «Ты что, пьян?» — «Нет, трезвый. Сейчас приду к тебе (я тогда жил рядом с «Мосфильмом»). Собери всю группу во главе с директором». И повесил трубку... Прихожу — собрались все. И я сказал: «Повторяю при всех: никогда я у тебя — ни в этой картине, ни в любой другой — сниматься не буду». И ушел.
— Ну и характер у вас!
— Минуточку. Да, я так сказал. Но ведь он мог бы прийти ко мне: «Давай поговорим, разберемся во всем». И я, как человек отходчивый, может, и успокоился бы…
Но вместо этого меня стали вызывать на ковры. Сначала как штатного артиста Театра киноактера вызвали к директору. Потом попытался воспитать начальник актерского отдела «Мосфильма». Затем позвонил замминистра культуры и кино. А через пару дней...
Я лег днем поспать. Разбудил звонок. Поднимаю трубку, слышу: «Алло, Олег Александрович? Это Фурцева». А меня навязчивые поклонницы донимали звонками невероятно, под любым предлогом дозванивались. Плели невесть что. Злой спросонья, я рявкнул: «Иди ты к черту!» Швырнул трубку, тут же снова звонит телефон. А я уже окончательно проснулся. Поднимаю трубку, слышу: «Олег Александрович, только не разбивайте телефон, это действительно Фурцева». И я понял, что это правда. Не знал, куда деть себя от стыда: «Екатерина Алексеевна, извините, ради бога.
Просто эти звонки так донимают, сил нет…» — «Ладно, понимаю, ничего страшного… Я хотела бы вас повидать прямо сейчас». — «Хорошо. Только я встану, побреюсь, приму душ и через два часа постараюсь у вас быть…» Потом мне рассказывали, что, положив трубку на рычаг, Фурцева сказала: «Какой же это князь, если в час дня он спит?» На что Сергей Герасимов ответил: «Потому и спит, что князь…» Короче говоря, прихожу я туда. В коридоре около кабинета насупленный Бондарчук ходит туда-сюда. Увидев меня, говорит: «Думаешь, ты подвиг совершаешь?» — «Думаю, да», — отвечаю. Секретарша приглашает меня войти. Я был уверен, что иду на разговор тет-а-тет. Открываю дверь, а там — ужас! Коллегия министерства в полном составе, и представители отдела культуры ЦК КПСС, и директор «Мосфильма»…
Фурцева усадила меня рядом с собой, стала расспрашивать, все ли у меня в порядке, не нужно ли чем-то помочь?.. «Нет, спасибо, все отлично, ни на что не жалуюсь, ничего не нужно». Наконец, звучит главный вопрос: «Почему же вы не хотите играть любимый образ нашей молодежи?» Говорю: «Екатерина Алексеевна, я окончил три учебных заведения, и везде меня учили, что любимые образы молодежи — это Павка Корчагин и Овод, которого я уже играл, но никак не князь Болконский». — «Но вас же утвердили в самых высоких инстанциях. Вы хоть понимаете, что фильм снимается по особому заданию?» — «А для меня каждая роль — по особому заданию». На следующий день я взял на «Мосфильме» месячный отпуск, вернувшись из которого подал заявление о переводе во МХАТ, куда меня давно приглашали. И все у меня пошло нормально.
Удивило только, что за мой отказ актеры на меня сильно обозлились. Чиновники — это понятно. Но артисты… Я реально ощутил ненависть стаи. Говорили: «Совсем зазнался, Болконским швыряется!»
— Впоследствии не пожалели о своем отказе?
— Никогда. К тому времени вышло уже полтора десятка фильмов с моим участием, среди которых были «Овод», «Мексиканец», «Сорок первый», «Хождение за три моря», «Пиковая дама». Что случилось бы, если бы я сыграл еще и в «Войне и мире»? Ну, добавилась бы еще одна роль — всё. Я же вместо этого воплотил мечту всей своей жизни — пришел во МХАТ, стал там главным артистом и играл великий классический репертуар в окружении великих учеников Станиславского! Достаточно вспомнить Незнамова в «Без вины виноватые» с Аллой Константиновной Тарасовой.
И мне там никто никогда не говорил: «Не хотели бы попробоваться на роль?» Просто спрашивали: «Хочешь это играть?» — «Хочу…» «Чайка», где мне посчастливилось играть Треплева, облетела практически все страны. В Лондоне вся труппа лорда Лоуренса Оливье приходила благодарить... Ну и разве можно все это сравнить с той жизнью, какую я провел бы на съемках у Бондарчука в Ужгороде, в Мукачево?
— Лионелла Ивановна, как справляетесь с таким несахарным характером мужа?
— Мы в браке с Олегом Александровичем уже 37-й год, а в январе этого года отметили 50 лет нашего близкого знакомства. И, представляете, мои старинные приятельницы до сих пор говорят: «Да тебе памятник золотой надо поставить — столько лет выносишь такой нрав!»
А мне удивительно это слышать. (Улыбаясь.) С какой стати люди думают, что это у него плохой характер, а не у меня? Все наоборот. Вот как он со мной выдержал столько лет — вопрос! А у Олега Александровича для семьи замечательный, золотой характер. Не вредничает, не капризничает, никогда ничего не проверяет, ни к чему не придирается, скандалов не устраивает. При этом порядочный, честный, да еще и неисправимый романтик. У него все должно быть обставлено изысканно, красиво. Для него преподнести жене сто одну розу или даже тысячу одну — в порядке вещей… Или, получив гонорар за какой-то фильм, отдать его весь мне и грозно потребовать: «Чтобы на эти деньги была куплена норковая шуба! Сегодня же!» Знает, что я ну не скопидомок, конечно, но все-таки достаточно бережливая, поэтому действует просто в приказном порядке.
Он всегда был очень добрым, щедрым. С молодости такой, всех всегда поил-кормил.
Стриженов: А плохо ли было водиться со мной? У меня, в отличие от большинства артистов, деньги имелись. После третьего фильма в моей трудовой книжке появилась запись: приказом министра назначается ставка 500 рублей за съемочный день. Выше не было. Такие имели только народные артисты СССР Тарасова, Симонов, Ливанов, Черкасов… Да еще я с сольными выступлениями ездил, причем с самой высшей ставкой, с надбавками от Росконцерта. Всем со мной было весело и сытно. Все считали себя моими друзьями. Но это не были друзья, так — приятели. И когда я женился на Лине, сказал себе: «Хватит. Надо всех этих людей бросить.
Обойдусь я без них, не соскучусь».
Пырьева: И сразу же напрочь изменил стиль жизни, хотя я не вмешивалась ни во что. Он сказал: «В этом доме никого из тех никогда не будет». И не было.
Стриженов: Для дома я правда хороший, а вот в работе очень плохой. (Улыбаясь.) Во всяком случае, для администрации.
Пырьева: Всегда хотел, чтобы у него все было самое лучшее.
Стриженов: Да, и когда мы приезжали в какой-то город, я должен был жить в лучшей гостинице, в самом комфортабельном номере. Едем, допустим, во Львов, и я говорю: «Мне нужен номер, чтобы в окно был виден памятник Адаму Мицкевичу». А в Ленинграде мне нравились «Европейская» и «Астория». Ставлю условие: «Жить буду только там.
Не сможете организовать — не будем работать». Говорю же, я очень плохой артист, неудобный.
— Где же выковывался ваш бескомпромиссный характер?
— В детстве, наверное, в семье. Отец — кадровый офицер, выпускник Петербургской Николаевской кавалерийской школы. Мать с блестящим образованием — окончила в Петербурге Мариинскую гимназию. В 17-м году родителям было по 18 лет. Отец сразу стал красным командиром. Сначала командовал эскадроном, потом полком, а в 35 лет был уже комбригом. Мама моталась с мужем и двумя моими старшими братьями по приграничным районам, где шли военные конфликты. Мне довелось родиться в 29-м году в Благовещенске, на Амуре. Хотя Гражданская война в стране давно закончилась, отец продолжал воевать: на КВЖД — Китайско-Восточной железной дороге — действовали белокитайские банды, так их тогда называли.
В столицу мы приехали в 35-м. Жили хорошо, пока не началась война. Когда это случилось, я был в подмосковном пионерском лагере. Вернулись в июле, ровно к первой бомбежке. Потом бомбили каждый день. Уши раздирало от свиста летящих бомб и грохота взрывов. Помню толпы людей с тюками, с детьми. Помню бесконечные поиски еды и стояние в очередях с продуктовыми карточками. А потом вдруг стало жутко холодно, и вся жизнь сосредоточилась вокруг одной буржуйки. У меня была школьная любовь — все четыре класса, что я успел проучиться до начала войны, я любил одну девочку. Она казалась мне лучшей на свете. Жили мы на Коровьем валу: я — в доме под номером 30, она — в 16?м. Как-то утром я пошел к ней и вижу: целого квартала от 20-го дома до 2-го нет!
На рассвете туда попали бомбы. Помню, как шевелилась там земля. Жутко…
Отец и братья были на фронте. Папа командовал кавалерийским полком, получил два ранения. Глеб (он, как и многие его сверстники, подделал в паспорте год рождения — 25-й изменил на 23-й) служил в морской пехоте, демобилизовался после тяжелой контузии (Глеб Стриженов снялся более чем в четырех десятках фильмов, среди которых «Миссия в Кабуле», «Трактир на Пятницкой», «Гараж», «Тегеран-43». — Прим. ред.). Борис был летчиком-истребителем, лейтенантом. В 42-м погиб под Сталинградом. Я первым увидел почтальона, идущего к нам со слезами на глазах и с похоронкой в руке. Никогда не забуду враз почерневшее лицо мамы… В День Победы от крика: «Это больше никогда не повторится!
Войны никогда не будет!!!» — я сорвал голос…
Во время войны надо было работать. После окончания 7-го класса в 44-м году я устроился в НИКФИ — Научно-исследовательский кинофотоинститут — помощником механика. В 16 лет меня отправили на трудовой фронт — строить Павелецкий вокзал и прокладывать железную дорогу для электричек… И вот стала налаживаться мирная послевоенная жизнь, и пора было закончить, наконец, среднее образование. Поскольку я хорошо рисовал, поступил в театрально-художественное училище. Там влюбился в театр, решил стать артистом и пошел учиться в Щукинское театральное училище.
— Тогда уже осознавали, что вы божественно красивы, неординарны?
Пырьева: Миша Ульянов вспоминал со смехом: «Вот идет Стриженов по коридору, и мы все по стеночкам расползаемся». Мордюкова рассказывала, как они, старшие вгиковцы, специально приезжали в училище, «чтобы поглазеть на этого мальчика…».
— А потом был фильм «Овод», и на Олега Александровича Стриженова обрушилась немыслимая слава... Лионелла Ивановна, а вы были среди барышень, завороженных «Оводом»?
— Сказать так — слишком мало. Когда фильм вышел на экраны, я жила в Одессе, училась в 10-м классе. Посмотрела картину, вышла из кинозала — и в кассу, за билетом на следующий сеанс. По окончании которого все повторилось по новой. Так продолжалось несколько дней. Меня поразил этот образ, заворожил. Словно откуда-то сверху, с небес, на землю спустился ангел, херувим.
И я влюбилась в этот божественный лик. Это был 55-й год... Жила я тогда в основном с бабушкой. Папа мой был моряком, плавал за границу. В 30-х годах мама тоже ходила в плавание. Там родители познакомились, у них возникла любовь. Поженились и родили пятерых детей. Я была второй. С самым необычным именем. Всех оно поражало, особенно в сочетании с отчеством и фамилией: Лионелла Ивановна Скирда… Дело в том, что, когда мама была беременна мной, родители оказались в Италии. И прохаживаясь по портовым магазинчикам, мама каждый раз задерживалась в одном из них, не в силах оторвать глаз от стоявшей за прилавком прехорошенькой девушки. Безумно она ей нравилась. Узнала имя — Лионелла. И мама загадала: если родится дочка, назову так же — пусть будет похожей на нее.
И назвала. При том что у всех других детей имена самые обычные: Евгения, Анна, Ольга, Виктор. Но что интересно, внешне я от всех них отличаюсь — у меня не русский типаж… Я жила с бабушкой, которую обожала. У нее было четыре класса церковно-приходской школы, но она перечитала, по-моему, все книги мира и все мне пересказывала. А я шпарила ей наизусть целые спектакли… Мы жили в доме, где располагался драматический театр, — нужно было только спуститься по лестнице с нашего второго этажа, чтобы оказаться перед дверью театрального служебного входа. Так что в театре я просто пропадала — смотрела из-за кулис спектакли, сидела на репетициях, бродила среди костюмов, декораций. В результате заявила, что буду артисткой. Родители не были в восторге, но бабушка поддержала. И мы с ней начали откладывать деньги на мою поездку в Москву…
Однажды летом, проходя по переулку, я увидела, что идет съемка.
Подошла поближе и вдруг вижу — ОН. Олег Стриженов! Сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Попыталась приблизиться к веревочному оцеплению, но там всех разгоняют. Кричат: «Уходите! Не мешайте!» А я встала как вкопанная, не могу двинуться с места. Стою и гляжу завороженно на это Божество. А меня все гонят. И вдруг мой герой подходит и говорит: «Пусть девочка останется и смотрит». Берет меня за руку и заводит за ограждение…
Стриженов: Это были последние в Одессе съемки «Мексиканца». Я как увидел эту хрупкую фигурку с осиной талией, эти лучезарные, широко распахнутые карие глаза, этот изумительно очерченный чуть припухлый рот, эту нежную кожу с легким загаром — был просто загипнотизирован.
Чтобы сказать хоть что-то, спросил: «Вы, случайно, не Джина Лоллобриджида?» Она стеснительно молчит. Я говорю: «Хотя бы назовите ваше имя». — «Лионелла», — говорит. «Ну, значит, я угадал — итальянка! Красивое имя. Но можно я буду звать вас сокращенно — Ли?..» После чего меня утащили в кадр: приехали пожарные машины, надо было снимать сцену дождя — нас поливали из брандспойтов. Когда съемка закончилась, прекрасной девушки, увы, уже не было. А на следующий день мы отплыли в Ялту…
— К моменту вашей встречи с Ли вы ведь уже были женаты на Марианне Грызуновой-Бебутовой, сыгравшей в фильме «Овод» Джемму, в этом браке у вас родилась дочь… (Наталья умерла в 2003 году в возрасте 45 лет, через год ушла из жизни Марианна Александровна. — Прим.
ред.)
— Я женился во время съемок, в 55-м году. Мы с Марианной прожили долго, расстались, когда Наташе было 11 лет. Разошлись нормально, по обоюдному решению, но дочь восприняла это очень болезненно.
— Поговаривают, что вы ушли, оборвав все отношения...
Пырьева: Абсолютная неправда. Просто Олегу Александровичу больно об этом говорить.
Стриженов: (После долгой паузы.) С ума сойти, какая несусветная чушь. Это настолько не соответствует действительности… Я всю жизнь перед дочкой просто… стелился. Как никогда и ни перед кем. Так что совесть моя абсолютно чиста. Ни одного плохого поступка по отношению к ней я не совершил.
Если и было что-то дурное, то оно исходило только от нее. Наверное, мать накручивала Наташу, чтобы вызвать у нее неприятие меня... Даже с внучкой мне не давали общаться. Совсем изолировали. Когда приносил подарки, на порог не пускали.
Пырьева: Бывало, звоним в дверь, говорим: «Мы пришли поздравить Сашеньку», в ответ слышим: «На половичок положите. Когда уйдете, мы выйдем и возьмем». Странно все это, ведь были периоды, когда мы с Наташей общались очень доверительно. Она папе не рассказывала того, что мне. Не раз признавалась, что хочет построить свою жизнь по примеру моей. Ей нравилось, как я веду себя в быту, как общаюсь с мужем.
Стриженов: Характер у нее такой был, неровный: то все нормально, то вдруг ни с того ни с сего все в своей жизни переломает.
Вот так же — вдруг — не захотела жить с мужем (артист, руководитель детского театра «77 на Ленинском» Николай Холошин. — Прим. ред.). Я был потрясен. Говорил: «У тебя же хорошая семья, чего ты выдумала?» Нет, взбрыкнула. Хотя сама знала, что это глупость... Когда жизнь «кусала», Наташа прибегала ко мне. И всегда я делал для нее все, что только возможно. Помогал и в профессии, и в жизни, и финансово.
Пырьева: Мы с Олегом Александровичем расписались в 76-м году, а два года спустя я впервые увидела Наташу. Она пришла к нам и попросила папу: «У меня возрастной лимит для поступления в театральный вуз уже закончился. Сделай что угодно, но только помоги мне!» А он уже очень много раз просил за нее и больше просто не мог ни к кому обращаться. Я тогда сама стала звонить своим педагогам, чтобы узнать, кто в этом году набирает курс.
Выяснила, что декан факультета, который меня саму принимал. Ни разу за все годы после окончания института я ему не звонила, а тут решилась. «Всеволод Порфирьевич, я вышла замуж за Олега Стриженова, у него есть дочка, ей надо помочь, очень прошу вас». И он взял ее в ГИТИС. После чего Марианна Александровна звонила, благодарила. Но, к сожалению, это были только слова…
— Часто бывает, что бывшие супруги ссорятся из-за дележа имущества…
Стриженов: (Усмехнувшись.) После развода Марианна интересовалась: «Ты мебель возьмешь?» Но никакой мебели мне, конечно, было не надо. Никогда в жизни я ничего ни с кем не делил. Ни разу ни на что не претендовал — ни на жилплощадь, ни на деньги, ни на имущество.
Уходил в том, что на мне. И, несомненно, потом помогал... Я считаю это нормой. И мне все равно, что болтают на мой счет. Ну, если людям хочется так думать, пусть. На каждый роток не накинешь платок. Вон Кустинская — в актерской среде у нее кличка Кузя — такую ахинею несет в одном журнале. А люди читают, верят.
Пырьева: Ну правда, что за бредятина: Стриженов стукнул зонтом по голове Надю Румянцеву или прилюдно, в ВТО, плеснул в меня борщом... (Со смехом.) Просто бандит какой-то.
Стриженов: Я еще сказал тогда: «Лин, а ты вообще представляешь себе эту картинку? Я — тех времен, всем своим обликом, всеми ролями олицетворяющий романтизм, — вдруг заказываю на ужине в ВТО борщ?!» (Смеясь.) Представляю, заходит такой рыцарь в ресторан и прямо с порога восклицает: «Борща!»
А потом его же — в лицо даме!.. И кроме того, борщ был бы горячим (вряд ли мне подали бы холодный). У Лины ожог был бы сильнейший!
Пырьева: Фантастическая ложь, причем от женщины, с которой я лично даже незнакома. Видела только, что она бродила по нашему Театру киноактера, здоровалась с ней при встрече, но не более того.
— Что же произошло после вашей мимолетной встречи в Одессе?
Пырьева: Наше с Олегом Александровичем настоящее, не шапочное, знакомство состоялось в первые дни 62-го года.
Стриженов: Я сидел в ВТО со своим давним приятелем Владимиром Сошальским.
И вдруг за столиком на другом конце зала в компании молодых актеров увидел ее — Лину, теперь уже артистку Театра имени Станиславского. Сидит спиной ко мне. Почувствовав мой пристальный взгляд, обернулась и… Не опуская глаз, словно под гипнозом, мы одновременно поднялись со своих мест и направились друг к другу. Встретившись в центре зала, обнялись и поцеловались. Долгим-долгим поцелуем. Не обращая внимания на недоуменные взгляды окружающих… Оторвавшись, наконец, от Лины, я шепнул ей: «Давай уйдем». — «Давайте», — прошептала она.
Пырьева: Вот такое невероятное притяжение. Чувства накатили немыслимой силы. Настоящая обоюдная безоглядная любовь… Начался роман. Мы встречались при любой возможности, я летала к Стриженову на съемки, и он везде представлял меня как любимую женщину.
Но длились наши отношения недолго. Потому что он был женат, и я понимала: ничего хорошего у нас не выйдет. Видела, как сильно он привязан к своей пятилетней дочке, насколько она ему дорога. Он ничего мне об этом не говорил, но я чувствовала: мой любимый человек разрывается, мечется. Некоторое время мы жили у друзей, и все вроде было нормально, но в какие-то моменты он вдруг вскакивал со словами: «Мне надо повидаться с Наташей». Я поняла: уход из семьи для Олега Александровича слишком травматичен, а значит, нельзя дальше продолжать отношения, мы будем только мучить друг друга. Лучше уж уйти в сторону и перестрадать… И я резко все оборвала.
Стриженов: Я действительно обожал Наташу. Поэтому никак не мог тогда решиться на развод. И, кстати, потом инициировал его не я, а Марианна Александровна.
Она сама как-то принесла заявление и сказала: «Подпиши». В тот период наши с ней отношения совсем разладились…
— Тогда вы и встретились с Любовью Лифенцовой, родившей вам сына Александра, ставшего ныне известным актером, режиссером и продюсером?
Стриженов: Я начал работать в Художественном театре. Люба тоже играла во МХАТе. В те времена она была для меня совсем девочкой — младше на 11 лет. В 68-м мы поехали с театром на гастроли в Японию. Вернулись втроем — с Сашей у Любы в животе. Приезжаем, встречает главный администратор, машет мне рукой, а в ней — связка ключей. Оказалось, власти выделили мне квартиру. Мы с Любой прожили вместе шесть лет, а потом расстались.
Трудно в семейной жизни с актрисами, обязательно начинаются какие-то обиды, претензии… Хотя, с другой стороны, с Линой мы вон сколько лет вместе живем!
Пырьева: Здесь есть нюанс. Когда мы поженились, я для себя сразу определилась в приоритетах. Ведь мы не юными вступили в брак: мне было уже 38 лет, Олегу Александровичу — 47. И я прекрасно понимала: таких ролей, как Грушенька в «Братьях Карамазовых» или Софи в «Опасных гастролях», у меня больше не будет. А снижать уровень — зачем? И я выбрала для себя дом, семью. Всегда отдавала себе отчет в том, кто такой Стриженов. Решила посвятить этому человеку свою жизнь. Обеспечить тыл.
Стриженов: С Линой у меня началась абсолютно новая, счастливая и защищенная жизнь.
— При этом с сыном и его мамой после развода вам удалось построить отношения несколько иначе, чем с первой семьей?
— Никогда мой сын не был без отца.
Пырьева: С Сашей все было совершенно по-другому.
После того как мы с Олегом Александровичем поженились, он сразу вошел в наш дом, и я с ним очень легко нашла общий язык. Семь лет ему тогда было. Он и в школу пошел отсюда. Да что там говорить — бывали периоды, когда он больше жил у нас, чем у мамы, потому что Люба часто ездила на гастроли. И никаких стрессовых ситуаций у нас не было. Все цивилизованно, по-человечески. Я сказала бы даже, по-родственному.
— А как же вы все-таки воссоединились?
Ведь после расставания не только Олег Александрович успел жениться, но и вы прибавили к своей фамилии вторую — Пырьева, выйдя замуж за мэтра советского кинематографа, который был старше вас на 36 лет… (Иван Александрович Пырьев — шестикратный лауреат Сталинской премии, прославившийся фильмами «Трактористы», «Свинарка и пастух», «Кубанские казаки», «В шесть часов вечера после войны», «Сказание о земле Сибирской». Во всех них главные роли сыграла его жена — актриса Марина Ладынина. — Прим. ред.)
— Да, я стала женой Ивана Александровича в том же 62-м году. Только сначала без официальной регистрации — ее невозможно было получить… Я тогда проживала в квартире, отданной под театральное общежитие.
И в этот дом переехал Пырьев. С его тогдашней подругой я была знакома, и однажды она увидела меня с балкона и позвала в гости. Так я познакомилась со знаменитым режиссером. Несколько раз я потом приходила, Пырьев рассказывал о своих проблемах, я делилась переживаниями по поводу романа со Стриженовым: объясняла, что люблю, но вынуждена уйти… Вскоре я собиралась с театром на гастроли. Пырьев сказал: «Будет скучно, позванивай нам». Понимаете? «НАМ!» Как-то я позвонила. В разговоре поинтересовалась: «А как поживает ваша подруга?» И в ответ услышала: «Ее здесь уже нет и больше не будет…» А некоторое время спустя Иван Александрович вдруг сказал мне: «Я хотел бы, чтобы ты навсегда осталась в моем доме». Я ответила: «Это очень серьезное предложение, и для меня оно — как обухом по голове. Я должна все серьезно обдумать…» Вскоре уехала в Горький — у меня там была премьера.
И там страшно заболела ангиной. А время-то какое? Лекарств не достать, лимона — и то не найти. И актриса, с которой мы жили в одной комнате, позвонила Пырьеву. Он обещал передать лекарства с поездом. Но вместо этого на следующее утро сам постучал в дверь нашего номера — с цветами, с кучей пакетов, в которых было все-все-все... Конечно, такой поступок меня невероятно тронул, и... я приняла предложение Ивана Александровича.
— Но ведь Пырьев не был свободен: официально женат на звезде советского экрана Марине Ладыниной, неофициально жил с киноактрисой Людмилой Марченко...
— Когда я пришла в его дом, там никого не было. Ту девицу, с которой он жил до меня и которая нас с ним познакомила, он, видимо, приблизил к себе как раз в пику Марченко.
А что там у них случилось с Людой, я никогда не спрашивала. Иной раз он сам проговаривался о том, что она обманывала его, заводила любовников. Но меня это не интересовало, и я ее ни разу не видела… Когда мы в первый раз уехали с Пырьевым отдыхать, в доме оставалась домработница. Ей позвонила Людмила и напросилась прийти — под предлогом выпить, они обе любили это дело. Потом домработница мне рассказала, что Марченко взяла из секретера мою фотографию, долго молча смотрела, а потом сказала: «Н-да, ну, здесь мне уже ничего поделать не удастся».
А с Ладыниной Пырьев жил раздельно несколько лет. Он рассказывал мне потом, что никогда не разошелся бы с Мариной Алексеевной, если бы она не написала на него донос в ЦК партии — дескать, он развратник, изменяет ей с молодой артисткой.
Чистовик отправила, а черновик порвала и бросила в ведро. А любопытная домработница обрывки подобрала, склеила и отдала Пырьеву. И тогда он ушел из дома. Потом ему приходили всякие нехорошие письма — с проклятиями, угрозами. Пырьев знал, что это от нее. Причем в Театре киноактера мы с Мариной Алексеевной всегда очень вежливо раскланивались, как будто ничего не происходило…
Каждый год Пырьев подавал на развод, но Ладынина согласия не давала, и рассмотрение дела постоянно переносили. Последнее разбирательство состоялось в 65-м году. Слава Богу, на этот раз судья сказала: «Хватит, надоела мне уже ваша история!» И вынесла решение: развести... Но три с половиной года мы с Пырьевым жили в гражданском браке.
При этом на всех приемах, включая кремлевские, Иван Александрович представлял меня как жену. И жили мы с ним прекрасно, полноценной семьей… Вот, опять же, мне смешно и противно читать Кузины глупости: «Она стала Пырьевой, и на второй день он умер…» (С усмешкой.) Вроде как я побывала Пырьевой полчаса. Но если исходить из фактов, то мы зарегистрировали брак 10 марта 66-го года, а умер Иван Александрович 7 февраля 68-го года — за месяц до двухлетия нашей официальной семейной жизни. Скоропостижно скончался, потому что работал на износ.
— Каким же образом вы воссоединились с Олегом Александровичем?
— После смерти Пырьева я осталась одна. Много работала — часто ездила с «Карамазовыми» за границу, с творческими встречами моталась по стране…
И вот однажды меня приглашают на «Мосфильм» в группу Петра Тодоровского «Последняя жертва» на роль графини. Я спрашиваю: «Кто партнер?» Мне говорят: «Стриженов». С момента нашего с ним расставания прошло 13 лет. Первая моя реакция: «О-о, нет, не надо!» Но, подумав, все-таки согласилась… Нервничала, конечно. Но сыграли сцену нормально. Потом стоим, разговариваем в ожидании следующего эпизода, на нас свет ставят. И Стриженов говорит: «А я с МХАТом еду на гастроли в Одессу». — «Замечательно», — отвечаю. Он повторяет с нажимом: «В Одессу!» Намекает на нашу первую встречу. «Хорошо, — говорю, — счастливого пути». Вот и все, поговорили… И вот совпадение — вскоре и я с театром тоже отправилась с концертами в Одессу. На один из них пригласили выступить Стриженова.
Мы встретились, он предложил поужинать вместе. Я согласилась, но с условием, что возьмем с собой Аллу Ларионову. Боялась оставаться с ним один на один, не хотела все будоражить… Ларионовой-то он и заявил: «Алла, скажи ей, чтобы она вышла за меня замуж!» Я говорю: «Ладно, хватит шутить». — «А я не шучу, — отвечает. — Я уже два года холост и тебя вроде ни у кого не отбиваю…» Но всерьез я эти его слова не восприняла. Потом мы встретились уже в Москве, на озвучании. Стриженов заходит в студию, на глазах у режиссера Тодоровского и всех ассистентов вдруг встает на колено и говорит: «Я делаю тебе официальное предложение. Выходи за меня замуж!» Это меня впечатлило очень сильно. Пришла ясная и осознанная мысль: ведь мы действительно созданы друг для друга. Я словно бы приговорена к Стриженову.
Просто приговорена! До конца дней. Есть люди, вроде Кузи, которые жужжат: «Вот как крепко взяла его эта мегера! Превратила в подкаблучника…» Ну что тут скажешь…
Стриженов: Меня невозможно взять. Никому. Я сумел остаться независимым даже в самой зависимой в мире профессии. А уж про семейные отношения и говорить не приходится. Лина — это мой выбор. Самый правильный и лучший в жизни. Просто Судьба очень долго вела нас друг к другу.
