Когда можно зайти?
— Ленушка, обязательно. Давай денька через три.
Через три дня я пришла на ее похороны.
Тоня ушла с той же сцены, что и Саша, и ее похоронили в костюме героини из того же самого спектакля.
И Антонина Шуранова, и мама пережили Сашу на пять лет, только Тоня ушла в феврале, а мама в августе.
— Зачем я живу, если Саши нет? — часто говорила мама.
Мне было очень обидно: — Мама, но как же так?!
Есть же я.
— Он — это другое, — отвечала она.
Депрессия после смерти сына у нее была жесточайшая, что не мешало ей красить глаза и делать маникюр. Она никогда себя не запускала, но жить не хотела. Без конца, изо дня в день повторяла одно и то же: «Я сломаю шейку бедра и умру».
Кончилось тем, что она таки ее сломала, но не умерла. Два года мама пролежала в постели, и не потому что не могла ходить. Ей сделали операцию, к ней приходили массажисты, но встать она не захотела. Один раз дошла до кухни и сказала: «Больше — ни за что».
Возможно, если бы нужда заставила, она поднялась, но я эти два года, забросив свой дом-музей, провела возле нее, исполняя малейшее желание.
Муж мой Шурик снова страдал, потому что присутствие в доме больного человека действует угнетающе.
Но в страданиях его вскоре утешили. Когда мамы не стало, я поехала немного развеяться к подруге в Чехию. А муж собирался в командировку — он тогда как раз устроился на хорошую должность с высокой зарплатой. Кошку с собакой оставить было не на кого, вот я и попросила двоюродную племянницу, которая всю жизнь называла меня мамой: «Свет, поживи у нас».
Муж вернулся раньше, и Света стала жить с ним.
Я сразу поняла: происходит что-то не то. Когда все стало очевидно и у мужа пропала необходимость врать и притворяться, из дома Горького меня попросили. Муж с племянницей. Потому что Шурик был директором фонда, а я сразу стала никем.
Было до слез обидно, ведь там каждый стежок на занавесках был сделан моими руками, я вложила душу в его восстановление, но с мечтою создать музей пришлось расстаться навсегда. А муж с племянницей продолжают жить в доме, но музей там уже вряд ли когда-нибудь будет.
Совершенно убитая, я позвонила дочери в Москву. Катю, учившуюся в ЛГУ на журфаке, Фоменко перевел в МГИМО. В столице дочь сделала карьеру в крупном издательском доме и вышла замуж. В тот момент ей было не до меня, она ходила беременная второй девочкой.
— Катя, я, наверное, сойду с ума. Понимаю, что ты должна вот-вот родить, но мне больше не с кем поговорить... У меня в холодильнике, Кать, стоит бутылка водки...
— Очень хорошо, — ответила она, — пусть там стоит и дальше.
А ты лучше накапай себе валерьянки или корвалола и потом обязательно мне перезвони.
Катя мудра и родилась, чтобы быть президентом. Не знаю — почему ее до сих пор не выбрали?
Я сделала все, как велела дочь, и поехала на дачу к Галине Николаевне, маме Фоменко, стояла на крыльце и думала: «Одним махом лишилась мужа, с которым прожила пятнадцать лет, родни и работы. Что делать, как жить дальше?»
И вдруг звонок на мобильный. Откуда ни возьмись, однокурсник по ТЮЗу, которого не слышала лет сто. Оказалось, что он директор школы искусств. Я взяла и вывалила на его голову свои проблемы.
«Нет вопросов, — сказал он.
— Сейчас же беру тебя на работу».
Пошла я на копейки, а потом стала заместителем директора. Но проработав два года, ушла в свободное плавание, стала давать частные уроки актерского мастерства и сценической речи, готовлю старшеклассников к поступлению в театральный. Кроме того, как режиссер-документалист снимаю любительские фильмы на заказ, организую банкеты, юбилеи. Никаких начальников надо мной нет, и на жизнь хватает, и на работу «от звонка до звонка» ходить не надо. Рядом со мной мужчина, который меня обожает, я забыла, что такое кухня, уборка, хождение по магазинам. Я рада, что он существует. Но одиночества больше не боюсь не поэтому.
Жизнь помогла понять, что все в мире преходяще: сегодня ты на вершине, а завтра — остаешься ни с чем. Я научилась находить все, что нужно, в собственной душе и жить в ладу с самой собой. Теперь мне ничего не страшно, потому что у меня есть то, что нужно для счастья. У меня есть я.
