Наверное, сказались гены бабушки, которая была хорошим бухгалтером. Жизнь наладилась. Я приносила домой кучу железных монет, которые Катя очень ловко пересчитывала и укладывала столбиками. У нее теперь было много карманных денег. Дочь мною гордилась, понимая, что не каждый способен из Александринского театра уйти в ларек. И бывшие коллеги говорили: «Ну, ты молодец! Вот ты даешь, я бы так не смог!» Но однажды я на восемь рублей обсчитала обэхаэсэсников.
Они показали мне корочки, навесили штраф и пригрозили Уголовным кодексом. «Овощами, пожалуй, торговать больше не буду», — решила я и пошла на работу в булочную. В булочной я освоила кассу. Тут и муж ко мне вернулся. Почему бы и нет, если жена уже в полном порядке?
Я продолжила карьерный рост, окончила бухгалтерские курсы и стала главным бухгалтером сразу в нескольких организациях. Потом мы с мужем создали фонд восстановления памятников истории и культуры Ленинградской области, но денег в него так и не удалось привлечь. И все-таки на свой страх и риск, исключительно из любви к старине, взяли в Ленинградской области в аренду на сорок девять лет небольшой деревянный дом-дачу, где с 1910 года жил и работал Горький, и принялись его поднимать из руин собственными руками.
Платой за аренду был наш труд.
Я закопалась в архивы, выясняя историю здания. Летние месяцы мы проводили в этом доме, возвращая ему жизнь: меняли отопление, клеили обои, шили занавески. Собирались открыть музей истории и искусств Серебряного века.
А потом снова начались беды. Сначала умер Саша... Он ушел так же быстро и необременительно для близких, как когда-то мой папа. Незадолго до смерти Рэм Федорович стал писать мемуары. Мама в тот день вернулась из кинотеатра и застала мужа за письменным столом. «Рэмчик, такое кино замечательное посмотрела, надо будет и тебе сходить. Ты как себя чувствуешь?» Он посмотрел на нее, улыбнулся, упал на стол и умер.
Ручка, которой он писал, прочертила на листе бумаги короткий след...
Весть о смерти Лебедева моментально облетела город. Люди шли к нам нескончаемым потоком, чтобы поддержать, сказать слова сочувствия. Это было настоящее паломничество. Его знал и любил весь Питер, а теперь кого ни спросишь, никто не помнит такого артиста. Слава богу, еще помнят Сашу Хочинского.
«Тебе плохо?» — спросила Сашу Тоня Шуранова, поймав его какой-то растерянный взгляд.
Саша улыбнулся ей так же, как мой отец маме, и умер. Врачи «скорой» тщетно пытались запустить его сердце.
Хочинского не стало незадолго до премьеры спектакля «Призраки» по драме Ибсена, в котором он должен был играть пастора вместе с Шурановой.
Его похоронили в сценическом костюме.
Рикки, Сашин любимый пес, неотлучно лежал на подоконнике в ожидании хозяина, а когда понял, что он не придет, тоже ушел в мир иной.
После того как Саши не стало, Тоня Шуранова сказала моей маме:
— Вы меня простите, Людмила Ивановна, но мне стало легче.
— Тонечка, я тебя прекрасно понимаю, — ответила мама.
«Знаешь, не могу простить себе одного, — призналась мне Тоня, — Саша как-то раз по обыкновению ушел с утра, а пришел поздно вечером пьяный, хотя обещал не пить.
Идет и несет перед собой букет розочек. Я была такой заведенной, взяла эти розы и отхлестала его по лицу. Ободрала его шипами до крови...»
Тоня была не из тех, кто лицо в кровь царапает, я понимаю, до чего ее довел Саша, если она сорвалась. А утром Хочинский проснулся, подошел к зеркалу и спросил: «Ой, Тоня, а где я так ободрался?» Или не помнил, или не хотел вспоминать.
«Я замаливаю этот свой грех в церкви перед Богом, но простить себя все равно не могу...»
Тоня действительно все свои эмоции, переживания держала в себе, и скопившись огромным комом, они в итоге ее убили. Вскоре после ухода Саши Шуранова тяжело заболела. У нее была онкология. В очередной раз я позвонила ей, спросила:
— Тоша, хочу вас повидать.
