Татьяна Исаева:«Раневская и дома всегда играла, ей недостаточно было сцены, да и слишком мало у нее было в театре ролей»
В 1971 году я вышла замуж за Алексея Щеглова — «эрзац-внука» Фаины Георгиевны Раневской, как она сама его называла. Помню, как свекровь Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф готовила меня к первой встрече с Раневской. В те годы в моде были мини-юбки, и я с удовольствием их носила. Но Ирина Сергеевна настояла, чтобы к Раневской я пошла в брюках и длинном жилете. Под жилет я выбрала тонкий красный шерстяной свитер, а последний штрих в мой образ внесла Ирина Сергеевна, надев мне на шею крупное медное украшение на толстой цепочке, которое накануне привезла из Прибалтики. Перед нашим с мужем выходом из дома Ирина Сергеевна в который раз предупредила: «Танечка, прошу, только не перечьте Фаине Георгиевне». Приходим с Алешей к Раневской в знаменитую высотку на Котельнической набережной. Муж снимает с меня пальто, и первое, что Фаина Георгиевна видит на мне — медную штуковину на цепи на красном фоне моего свитера. Тут же последовал комментарий:
— Ну, вы одеты прямо как кардинал.
Помня о том, что спорить нельзя, я смиренно ответила:
— Да, это так.
И дальше в течение всего вечера я только и делала, что соглашалась с Фаиной Георгиевной во всем, хотя это мне стоило больших усилий. Сначала Раневская принимала нас в комнате, а потом почему-то повела на кухню, поставила чайник, сама села на единственную табуретку, а мы стояли, опершись спинами на подоконник, и продолжали разговор. Все это время Фаина Георгиевна меня очень придирчиво изучала. Когда мы вернулись домой, Ирина Сергеевна встретила нас с «опрокинутым» лицом: «Таня, что вы такого сказали Фаине Георгиевне?!» Оказывается, пока мы ехали домой, Раневская успела ей позвонить: «Поздравляю тебя, Ирина, твоя невестка — нахалка».
Это было в характере Фаины Георгиевны: недолюбливала всех, кто дорог людям, которых любила она сама. И наоборот — сразу начинала обожать всех, кого любили мы — те, к кому Фаина питала противоречивые чувства. Так, бабушку моего мужа — Павлу Леонтьевну Вульф — Раневская боготворила. Ведь та ввела ее в профессию и заменила мать: настоящие родители Раневской в 1917 году на собственном пароходе эмигрировали в Турцию. Двадцатиоднолетняя Фаина же осталась в России ради воплощения мечты о сцене и впоследствии была принята в семью Павлы Вульф — в то время известной актрисы. Раневская всю жизнь ревновала Павлу Леонтьевну к ее родной дочери Ирине. Хотя Вульф и так всегда была по-немецки строга и холодна с родной дочерью, а Фаине доставалось значительно больше времени, внимания и любви со стороны обожаемой наставницы. Потом у Ирины Сергеевны родился сын, мой будущий муж, и его Раневская полюбила всей душой. Между прочим, именно она забирала Ирину Сергеевну с Алешей из роддома. Рассказывала она об этом так: «Несу я Лесика, прижимаю к себе и понимаю — это самое дорогое, что у меня есть. Но когда я поднималась в квартиру, стало мне вдруг так страшно, что я сейчас возьму и брошу его с лестницы». Вот в этом вся Фаина Георгиевна — ее парадоксальная натура! Потом Алеша вырос и влюбился в меня, значит, меня полагалось невзлюбить. Но в этом не было ни капли злобы или настоящей вражды — только какая-то совершенно детская ревность. А вот когда я познакомила Раневскую со своей младшей сестрой Ольгой, Фаина сразу к ней прониклась. Все причитала: «Ой, какая она у вас болезненная, надо ее показать врачу». Вообще-то никакой болезненностью Оля не отличалась (это, скорее, я вечно чем-то болела). Но вот так Фаине Георгиевне хотелось думать. Незадолго до этого кто-то подарил Раневской шубу, когда-то принадлежавшую дочери Сталина Светлане Аллилуевой. И вот, решив, что Оля мерзнет в своей модной короткой дубленке, Раневская пожалела «простуженного ребенка» и отдала ей эту шубу. Шуба была из щипаной нутрии песочного цвета, но совсем старая, расползающаяся. Носить ее было невозможно, реставрации она тоже не подлежала. Наша соседка, работавшая в ателье головных уборов, потом наделала из нее шапок.
