В тот период я подробно познакомился с творчеством Михаила Врубеля и считаю его одним из своих кумиров. Еще очень нравился Николай Фешин, много о нем читал, изучал его стиль — первооткрывателя и новатора в фактуре, работавшего с вибрацией мазка, глубоко понимавшего композицию. Невероятно впечатлил Федор Васильев, он прожил всего двадцать три года, но все, что сделал, — гениально. Также в студенчестве увлекался Джексоном Поллоком, Густавом Климтом.
Увы, академическое образование увлекло ненадолго, меня обескураживала необходимость подстраиваться под учебный процесс. Я вообще с детства не люблю под кого-то или что-то подстраиваться. Как отношусь к разного рода учебным заведениям — объемный вопрос, скажу лишь, что создал свою школу, где совершенно иные принципы, не академические.
В «Мухе» я отучился три года, а затем уехал в Италию с выставкой. Преподаватель композиции Владимир Андреевич Горский посоветовал: «Рома, хотя бы получи справку о неоконченном высшем. Пригодится».
Я довольно успешно выставился в Риме, попал, как говорится, в струю: шла перестройка и ко всему русскому возник огромный интерес. Итальянцы раскупили все мои картины, которые привез.
В Италии у меня вдруг обнаружились незаурядные способности к языкам: года три говорил на английском, потом перешел на итальянский, и никому даже в голову не приходило, что я иностранец. До сих пор встречая итальянцев, спокойно с ними болтаю, хотя лет пятнадцать как перебрался обратно.
В Италии я открыл для себя Уильяма Тернера, вдохновился его колоритом и в какой-то момент вдруг понял, что он смотрел на мир через призму тех же эмоций, что и я. Тернер писал сердцем: не детали, а состояние.
