В 1795 году Мария Тереса Каэтана впервые позировала Гойе — в белом платье с красным кушаком и с красным бантом в волосах. У ног — собачка, символ верности. Супругу или уже дону Франсиско? Кто знает.
Через два года после смерти герцога на портрете она в трауре — но все с тем же красным кушаком. И весь ее облик воплощает не столько знатную даму, сколько ту самую маху. Гойя, может, и влюбился в нее так безоглядно именно потому, что увидел этот парадокс: высокородная аристократка в душе была махой до мозга костей, свободной, страстной и безоглядной.
Внимательные зрители заметили на портрете и надписи «Альба» и «Гойя» на ее перстнях, и то, что она указывает пальцем на фразу на земле «Только Гойя». На случай прямых вопросов у Франсиско имелся ответ-камуфляж: герцогиня, мол, с присущим ей апломбом утверждает, что только первый живописец Испании достоин ее запечатлеть. Но никто не посмел спросить. Всем и без того было все понятно.
Зато никто никогда до конца не понял насчет «Мах» — одетой и обнаженной. Две эти картины — два главных магических шедевра Гойи. «Маха обнаженная» сразу же стала скандалом, да таким, что ее пришлось прятать от инквизиции: изображение нагого женского тела в косной католической стране было под строгим запретом, так что видели полотно лишь единицы. Это стало первым «прорывом». Вторым — хитрость, к которой до Франсиско никто не прибегал: обе «Махи» изображены в одной и той же позе. Работы заказал фаворит королевы Мануэль Годой. Вот только кто на них изображен?
Вовсе не факт, что Мария Тереса Каэтана. Может, это подруга Годоя — Хосефа де Тудо (ходили слухи, что он тайно с ней обвенчан). Или любовница Гойи, некая широко известная в узких кругах испанская танцовщица? Внук живописца впоследствии утверждал, что модель — неизвестная девушка, которую привел знакомый священник и которая так нуждалась в деньгах, что согласилась позировать. Больше всего людям, конечно, нравилось угадывать в «Махе» герцогиню Альбу. Хотя сходство странное: оно заметно в лице, но совершенно отсутствует в теле. Герцогине на момент создания картин было уже тридцать пять, натурщица явно много моложе. Да и непонятно, с какой стати Годою заказывать портреты вечной обидчицы-занозы его покровительницы.
Версия эта была столь живучей, что спустя многие годы оскорбленные потомки герцогини устроили целый аттракцион в надежде доказать, что скандальные картины не имеют к ней отношения: вскрыли захоронение, собирались измерить кости и сопоставить пропорции. Но ничего не вышло: гроб уже был осквернен солдатами Наполеона, над прахом они поглумились, в частности сломав кости ног, так что измерять и сравнивать было особенно нечего. Да если бы и было, трудностей все равно не избежать: для Гойи-портретиста характерны некоторые особенности — он играл с пропорциями, мог запросто заузить талию, а руки и ноги написать несоразмерно крошечными. Просто потому что так ему казалось правильнее.
