Вся его жизнь, цели и пристрастия крутились вокруг двух определяющих понятий: «махо» и «маха». Сам он, конечно, считал себя махо (или, как теперь говорят, мачо). А идеалом женщины для него была маха...
Люди, которых называли махо, были ни на кого не похожи, это чисто испанский тип, уникальный. Самое низкое сословие, грубое простонародье, трущобная беднота, наделенная, однако, поразительным чувством собственного достоинства, самоубийственной отвагой и редким даром щегольства, своеобразным шиком.
Махо были бандитами — работать им не позволяла гордость, зато совершать преступления почиталось за честь. А махи — их спутницы — были страстными красотками с особым стилем, исповедовали свободную любовь и умели постоять за себя, мгновенно вытаскивая нож, спрятанный в юбках, или складную наваху, такую же, какую затыкали за пояс их мужчины.
С детства он хотел быть махо. Да, собственно, и был им. Резкий, бесстрашный, рисковый и вечно прущий напролом. Он был «из простых», но, конечно, всячески бравировал мифическими аристократическими корнями, как все они, горделивые уличные наглецы. И к изначальному имени — Франсиско Хосе Гойя-и-Лусьентес — едва получил возможность, не преминул прибавить частицу «де». Де Гойя-и-Лусьентес.
Отец его Хосе Гойя — сын крестьянина, сам — ремесленник, золотивший различные изделия вплоть до церковной утвари. А вот мать Грасиа Лусьентес как раз и настаивала на дворянском происхождении, однако доподлинных доказательств не имела, зато оснований — примерно как у всех: каждый крестьянин, сражавшийся в прошлом против мавров, претендовал на статус идальго и задирал нос.
Франсиско родился тридцатого марта 1746 года в деревне Фуэндетодос провинции Арагон близ Сарагосы. У него было два старших брата — Камилло, впоследствии ставший священником, и Томас, который пошел по следам отца. Дружны они и в детстве не были, а когда выросли, отношения совсем разладились: братья, поначалу и в грош не ставившие Франсиско, назойливо вынуждали поделиться богатством, стоило тому добиться успеха. Как бы они ни претендовали на благородное происхождение, подкрепить его воспитанием и образованием не получалось, и Франсиско до конца жизни писал с дичайшими ошибками, страдая от насмешек над неотесанностью.
В пятидесятые годы они жили уже в Сарагосе. Там-то Гойя-подросток и увидел вблизи те самые идеалы мужской и женской привлекательности — махо и мах. Он впитывал не только их язык и обычаи, но и сам поразительный испанский дух — espan~olismo. Они исповедовали национальные традиции и носили национальные костюмы. Мужчины — короткие штаны, шарф вместо пояса, огромные шляпы и непременный длинный широкий плащ капу: завернешься в него — и останешься неузнанным. В конце концов правительство даже запретило капы, но романтические разбойники махо плевать на это хотели.
Махи щеголяли мантильями, шалями и гребнями, дерзко укорачивали юбки и углубляли вырезы лифов, не оставляя простора воображению. Эти женщины были горячи и необузданны в любви, чарующе бесстыдны в поведении и речах, ревнивы и скоры на расправу с неверными возлюбленными или соперницами, думать не желали о замужестве, но при этом хранили верность избранникам. Навахи они доставали в секунду, использовали бестрепетно и с равным мастерством пели, плясали и играли на гитаре. Франсиско с разбегу бросился в этот мир и навсегда присягнул его законам, напоминающим корриду с отчаянной смелостью тореро, когда триумф, кровь и риск — все напоказ, поскольку на миру и смерть красна, а уж такая гибель и вовсе почетна.
