— Да что ты? И поэтому так долго не открывал?
— Нет, просто замешкался.
Вхожу на кухню. За столом сидит дама. В возрасте. Очень средней наружности. На столе — торт, конфеты, коньяк. Судя по тому, что бутылка наполовину пуста, подготовительный период хозяином и гостьей почти пройден и заявись я на полчаса позже, застала бы голубков в постели.
Бросила на стул шляпу, шарф.
— Может, и мне нальете рюмочку?
Гостья засуетилась:
— Конечно, конечно.
— Простите, а как вас зовут?
— Света, — торопливо ответила гостья и тут же поправилась: — Светлана.
Понимая, что выгляжу лет на пятнадцать моложе, я представилась по имени-отчеству:
— Людмила Ивановна.
Пригубила коньяк, поставила рюмку на стол:
— Боречка, уже полдвенадцатого, даме пора домой. Проводи ее, пожалуйста.
Он закивал с такой амплитудой, что казалось, голова вот-вот отвалится:
— Да-да, конечно!
Стоя у окна, наблюдала, как они идут от подъезда к метро. На Бориной гостье — короткая юбка, обтягивающая толстые бедра и не скрывающая кривые голени. Несовершенство фигуры Светы-Светланы почему-то показалось мне особенно оскорбительным. Схватив подушку, зажала ею рот и взвыла: горько, протяжно — как раненая львица.
Когда через пять минут муж вернулся домой, на моем лице не было ни единой эмоции. Прямо с порога Борис начал объяснять:
— Это совсем не то, что ты подумала! Между нами ничего не было.
— А откуда ты знаешь, о чем я подумала? — мой голос звучал ровно.
Пошла в спальню, взяла подушку, одеяло. Супруг бросился наперерез:
— Хитяева, прошу тебя!
— Борис Самойлович, ты сегодня спишь в спальне, я — в гостиной. Поговорим завтра. Спокойной ночи!
Утром я встала раньше Бориса. Сварила кашу, сделала бутерброды, заварила его любимый травяной чай. Когда муж вошел на кухню, я его не узнала. Постаревший, с пепельно-серым лицом. Он опять попытался что-то говорить, но я прервала: «Завтракай и езжай на работу. Иначе опоздаешь».
Положила в портфель термос с куриным бульоном, пару пирожков. Закрыла за мужем дверь и начала собирать его вещи.
Увидев вечером свой «багаж», Борис сразу как-то съежился, поник. Только что был двухметрового роста, а тут оказался вровень со мной.
— Хитяева, не руби сплеча. Давай поговорим.
— То, что ты хотел мне сказать, я услышала еще вчера. А теперь послушай, что скажу я. В последние годы меня не оставляло ощущение, что в нашей с тобой жизни постоянно присутствует кто-то третий. Вернее третья. Вряд ли это была одна и та же женщина, скорее — разные. Но это ничего не меняет. Я хочу быть одной-единственной и в массовых сценах участвовать не собираюсь. Гордость не позволяет. И статус. С твоим женолюбием, Борис, тебе вообще не надо было жениться.
Что тут началось! Борис упал на колени, обхватил меня за ноги:
— Хитяева, умоляю, не отталкивай меня! Я не смогу без тебя жить! Поверь, у меня ни с кем ничего не было!
— Нет, Боря, не верю. И пачкотню в своем доме не потерплю.
Борис ушел к родителям. Звонил мне несколько раз на дню, просил о встрече. Я была непреклонна: «Нам незачем встречаться».
Его мама в телефонных разговорах со мной едва не плакала:
— Людочка, Боря так страдает! Не может ни есть, ни спать. Горстями глотает таблетки, запивая их коньяком. Может, вы его простите?
— Мария Борисовна, милая, у вас очень хороший сын, умный, талантливый, но он слишком любит женщин, — отвечала я. — Что касается прощения, то я давно его простила, но жить с ним больше не буду. Не смогу переступить через предательство. Понимаете, с ним же нужно будет ложиться в одну постель, а меня при одной мысли об этом трясет от отвращения.
— Я понимаю. Это вряд ли может служить Боре оправданием, но рядом с вами ему порой бывало очень нелегко. Когда вы приходили на прием или в компанию и Борю представляли «мужем Хитяевой», его самолюбие очень страдало. Уникальный хирург, доктор наук, а в вашем присутствии все эти регалии меркли. С вами он наверняка об этом никогда не говорил, а с родителями, случалось, делился... Боря, Боря, что же он наделал!
Прошло несколько лет, и я узнала, что доктор медицинских наук Якобсон больше не оперирует. У него развилось какое-то нервное заболевание, исключающее работу за хирургическим столом. Приятели неоднократно пытались знакомить Бориса с молодыми актрисами, манекенщицами, но он, даже не взглянув на кандидаток, пускался в воспоминания: «Когда мы с Хитяевой были на фестивале...», «Как-то Хитяева сказала...»
Однажды позвонил кто-то из коллег: «Людмила Ивановна, видел вашего бывшего супруга. Он вел себя очень странно — подходил к незнакомым людям, протягивал руку и представлялся: «Здравствуйте, я муж Хитяевой!»
У меня после этого звонка два дня болело сердце. Было очень жаль Бориса, но в правильности своего поступка я не усомнилась. Прости я тогда его — последовали бы новые и новые измены.
Это был второй Новый год без Бориса. На праздник из Питера приехали две приятельницы, мы накрыли стол. Ближе к вечеру к нам присоединилась Нонна Мордюкова, которая жила в доме напротив. До боя курантов оставалось часа два, когда позвонил Коля Москаленко, режиссер фильма «Русское поле», в котором мы с Нонной должны были начать сниматься:
— Люда, ты что делаешь?
— Да вот сидим теплой женской компанией — Нового года дожидаемся.
— Мы сейчас к тебе приедем! Жди!
Через полчаса вваливается компания с огромной елкой. Я машу руками:
— У нас уже одна есть! Ставьте эту в коридоре. А сами раздевайтесь — и за стол.
Москаленко начинает представлять гостей:
— Это Валера Леонтьев — гений по части техники. Окончил Бауманку, любую машину с завязанными глазами разберет-соберет. А еще спортсмен, мастер спорта по спидвею, к тому же — постановщик автотрюков на «Мосфильме» и каскадер.
