В 2005 году его не стало, и сегодня, поминая в храме близких, после папы и мамы третьим пишу его имя. А в каждой вечерней молитве прошу: «Сашенька, прости, если в чем-то была неправа».
Ну вот, на моих глазах уже и слезы... Нужно уходить от грустной темы и вспомнить о чем-то веселом... О поездке на фестиваль в Грецию!
Это было в 1968 году. Со вторым мужем Борисом Якобсоном мы уже лет пять жили вместе — в квартире, полученной мной благодаря министру культуры Екатерине Фурцевой. Павлик оставался у бабушки с дедушкой. Накануне его поступления в школу я только заикнулась родителям: дескать, хочу забрать сына в Москву, найму няню — и встретила бурный протест: «Ни в коем случае! Вы с Борисом вечно заняты — кто поможет мальчику справляться с новыми нагрузками? Кто будет следить, чтобы он вовремя питался? Чужой человек?»
Как только выдавался свободный день, я летела в Горький. Везла целый чемодан игрушек, книжек. В другом — подарки для мамы и папы. Без хвастовства скажу, что мои родители щеголяли в таких обновках, каких в Горьком ни у кого не было. Сама я тоже одевалась как подобает звезде. Одной из первых в артистической среде купила норковую шубу в пол, в шкатулке лежали сережки с бриллиантами, кольца с изумрудами и сапфирами. Так что на кинофестиваль в Афины отправилась во всеоружии. И в замечательной компании талантливейшего актера и самобытнейшего человека Бориса Федоровича Андреева. Он действительно был уникальной личностью. Всю жизнь занимался самообразованием, перечитал тысячи книг. Знаток философии, астрономии, литературы, своими знаниями в этих областях поражал даже профессионалов. А в быту, в дружбе был сама простота и доброта. Каждое утро начиналось с того, что Борис Федорович стучал в дверь моего номера: «Хитюля, завтракать!»
Я приходила и видела, что на столе уже стоит дымящаяся кружка с кофе (где-то рядом остывал неизменный спутник всех тогдашних звезд — кипятильник), на тарелке — кусочки сыра, колбасы и ломти черного хлеба. Провизию Андреев привез из Москвы. Обедали и ужинали мы в ресторанах. Но что там подавали? Трепангов, омаров, миног, устриц. Я наслаждалась деликатесами, а Борис Федорович страдал.
На пятый день «бескормицы» посол СССР в Греции Николай Иванович Корюкин и его супруга Александра Ивановна решили узнать, нравится ли нам устроенный греческими коллегами прием.
— Все замечательно! — заверила я. — Принимают на высшем уровне, номера в отеле роскошные и питание — прекр...
— А вот про питание, Хитюля, скажу я, — пробасил Андреев. — Тебе оно, может, и подходит: тяп-тяп клювом — и сыта, а мне все ваши салатики как слону дробина. Хочется уже чего-то фундаментально поесть — борщечка, щец, кусок мяса с картошкой.
— Нужно организовать обед, — озабоченно говорит Александра Ивановна.
— Да уж, и поскорее, а то я с голоду за вас примусь, — Борис Федорович, хитро прищурившись, осматривает посольскую супругу с ног до головы. — И начну с самых мягких мест.
В тот же вечер за нами приехал господин Критос — владелец самых роскошных афинских отелей и ресторанов. Я надела маленькое черное платье, лаковые ботфорты (последний писк моды!), на шею — нитку жемчуга. Шубу при входе в ресторан было сняла, но оказалось, что гардеробы даже в самых элитных питейных заведениях Греции не предусмотрены. Борис Федорович как галантный кавалер вызвался донести ее до обеденного зала, но проследив взглядом за парой следовавших в том же направлении дам — в норковых манто и палантинах, предложил: «Давай-ка, Хитюля, я тебе шубу на плечи накину. Войдешь как королева — ни у кого такой длинной, как твоя, нет».
Нас усадили во главе поставленного буквой «П» стола, а рядом господин Критос водрузил красный — с серпом и молотом — флажок на подставке: дескать, пусть видят, кого я сегодня принимаю — гостей из Советского Союза!
Андреев тут же принялся за еду — знай себе наворачивает. А переводчик (в «толмачи» нам дали японца, много лет женатого на нашей соотечественнице-сибирячке) все угощает и угощает: «Болиса Федоловиса, вы исе это поплобуите и вон это...»
Смотрю, лицо у Андреева порозовело, грудная клетка расправилась. «Слава богу, — думаю, — хоть поест мой Илья Муромец вдоволь».
В разгар застолья в дальнем углу зала раздвинулась стена и вошел мужчина. В элегантном костюме, приземистый, но стремительный. В сопровождении четырех амбалов-охранников прошествовал мимо нашего стола быстрым шагом, успев однако зацепить взглядом и красный флажок на столе, и мое лицо. У меня тоже глаз-ватерпас — сразу уловила мелькнувшее в позах сотрапезников напряжение. «О, — думаю, — непростой товарищ продефилировал, совсем непростой!»
Минут через десять идет обратно. Останавливается метрах в пяти, а к нам направляется один из охранников. Говорит что-то переводчику. Японец подобострастно кивает и обращается ко мне: дескать, госпожа Людмила, вас хотят пригласить на танец.
Поднимаюсь, «непростой товарищ» раскланивается, протягивает руку. Идем на танцпол, свет гаснет, а вместо него по всему залу начинают шарить разноцветные лучи. Я на своих пятнадцатисантиметровых каблуках оказываюсь выше кавалера, потому имею возможность не таясь рассмотреть его лицо: густые брови, хорошая кожа, крупный нос, крепкий мужской рот. А какие сильные руки держат меня за талию! Про исходящий от кавалера аромат — очень тонкий, дорогой — уже молчу.
И про аромат молчу, и вообще... Потому что по-гречески знаю только одну фразу «Я люблю вас», а по-английски могу чаю попросить. Партнер пытается завязать разговор, из которого я понимаю слово «рашен». Отвечаю: «Йес, йес», и мы танцуем дальше. Когда замолкает музыка, кавалер целует мне руку и провожает до места. Тут же возле стола возникает метрдотель и спрашивает, кто из гостей что предпочитает: мясо или рыбу. Я отвечаю, что сыта, а Борис Федорович заказывает мясо.
