К своим интервью я начала готовиться с детства — врать собиралась много, у меня самые ничтожные случаи разрастались в слона. И так во всем: дотянуться до Бога, стремиться ввысь. Но желание летать однажды больно разбивает о землю. Когда падаешь на асфальт в умат пьяная и говоришь себе: «А где ж полет?» Мои родные уходили — пачками, пачками, и я их хоронила — пьяная, пьяная... Вроде уже известная артистка, обласкана наградами: «А где былой полет?» Лежа в луже крови посреди Москвы, вдруг поняла: «Доказывая что-то своей семейке, я разбилась! А не пошли бы они все! У меня есть я и есть Сигарев...»
Мама в свое время завязала с выпивкой без всяких кодировок. Отец рассказывал, как его рыбы из аквариума уговаривали: «Смирно-ов, не пей!» Вот и я в результате пришла к трезвому взгляду на жизнь. Сказала себе: «Пока бухаешь, дорогая, все проносится мимо. Обиды прорастают в тебе корнями и тащат в могилу — к ним». Через этот удар в голову я наконец ожила. Как и моя замороженная героиня Ленка в «Стране ОЗ», когда на больничной койке вдруг начинает плакать и смеяться. Гоша Куценко сам сочинил ту песенку и включил мне ее на мобильном телефоне. Сигареву идея понравилась:
— А ты будешь ему подпевать.
— Не буду! — упиралась я.
Но когда снимали сцену — у меня вдруг слезы брызнули. Гляжу: у Куценко тоже глаза на мокром месте и вся съемочная группа уже плачет. Финал получился. Мне будто показали — не ври ни другим, ни себе. Иди по жизни какая есть. С манжетами, без манжет...
Однажды в детстве вернулась из пионерлагеря, на столе — стакан малины, покрытой плесенью. Мама сказала: «Это тебе бабушка собрала». Когда я уезжала, она была еще жива. Я поняла: стакан тут уже не один день, маме важно было оставить его нетронутым — как последний бабушкин гостинец. Любила, когда мама таскала меня к ней на могилу. Собирала конфеты с соседних холмиков, угощала маму — и мы с ней там были просто вместе... Когда в эту могилу один за другим стали укладываться родственники, я устроила семейный мемориал. Заложила все гранитными плитами — будто боялась, что встанут. И возненавидела это место.
После потери семьи Екатеринбург стал для меня мертвым городом. Но в агрессивную Москву не стремилась. У Васи нет манеры настаивать, а я не очень решительная... «Сочинять-то я могу где угодно, — говорил он. — А вот что ты будешь делать?» Как ни крути, все киношные дела вертятся в Москве. И столица для нас оказалась хлебосольной — сразу захлестнула работой: съемки, постановки... Решила меня запутать, заработать, дабы не вспоминалось о том, что навек замуровано под гранитными плитами. Мама с теткой будто дали мне пинка: уходи! Они и при жизни абсолютно правильно меня отталкивали, и после смерти... И наконец-то смогли от себя отлепить — живи!
