— Вы никуда не летали в одиночестве?
— Почему же? Меня каким-то чудом одну отпустили в Ливан. Туда я тоже полетела с «Гусарской балладой». Неожиданное ощущение: ты одна и никто за тобой не следит.
Помню, когда я подлетала к Бейруту, он показался мне огромным бриллиантом. Весь в огнях. Московский аэропорт тогда был темным и мрачным.
Ко мне было огромное внимание. Двадцать три года, молоденькая, хорошенькая, худенькая, 56 сантиметров талия. Я эту цифру точно знаю, потому что у меня пояс был тоненький серебряный, я его могла и на талию надеть, и на голову как диадему.
Я, как советская девушка, понимала, что с иностранцами нужно быть очень бдительной, но тем не менее это международный фестиваль, а значит — туда приглашают, сюда. Я ни секунды в номере не сидела, носилась до шести утра: танцы, шманцы, переодевания. И между этими забегами прожгла толстый ковер в гостинице. У меня был крошечный утюжок на асбестовой подставочке, который я взяла, чтобы гладить мелкие оборочки на одном из платьев. За ковер просили 150 фунтов. Ущерб возместил местный меценат Тони Асуат. Он меня там решил развлекать, везде приглашал — то на форелевую ферму, то к себе домой, с семьей знакомить. А я приходила не одна, а с женами дипломатов из советского посольства. Таскала их везде с собой. Когда я уезжала из Бейрута, Тони взял мой телефон. Сказал, что приедет. Я пообещала встретить. Думаю: «Когда это еще будет?» Не успела рта разинуть, как Асуат приезжает в Москву. Сейчас сложно представить, но нам нельзя было общаться с иностранцами. Ситуация усложнялась тем, что именно в это время в Москву из Берлина ненадолго приехал папа. Домой я Тони пригласить не могла. Советская действительность. Я поделилась с Марией Петровной Максаковой переживаниями, и она говорит:
