— Почему?
— Она артистка!
У него был повод так думать об артистках. Он красивый мужик, военный, служил в Германии. Что вы думаете, туда не приезжали на гастроли артистки? В большом количестве. На папу нельзя было не обратить внимание. Он был шикарный, как кинозвезда американская. Хороший голос, хорошая фигура, голубые глаза... В общем, выводы делал не на пустом месте.
— Как же отец принял то, что вы поступаете в театральный?
— Я сначала поступила, а потом поставила его перед фактом. С моих пятнадцати лет была вполне самостоятельной. Жила одна. Они с мамой уехали в Германию, в Москве появлялись наездами и пребывали в иллюзии, что я готовлюсь на биофак. А я хозяйничала, сама себе готовила, дни рождения себе устраивала. Мальчики появились впервые на моем дне рождения только в десятом классе. Один подарил фарфоровую фигурку осетра, другой — Минина и Пожарского производства Ленинградского фарфорового завода. А еще каждый вручил по гвоздичке. Нечего же было дарить. Очень целомудренно я с мальчиками общалась. Главная установка ведь в СССР какая? Быть приличной.
— Когда вы увлеклись кино?
— В семь лет. В нашем московском дворе растянули огромную простыню на улице. И мы, маленькие дети, сели на травку-муравку и смотрели фильм «Свинарка и пастух». Кино для всех нас, советских людей, в тот период стало таким зазеркальем. Я формировалась под впечатлением от этой растянутой простыни, благодаря которой попадаешь в другой завораживающий мир. Когда сворачивали простыню, я шла домой, ложилась спать и придумывала какую-то новую жизнь. Мне даже кажется, я «Гусарскую балладу» сама себе нафантазировала. Потому что в моих мечтах были кони, красивые наряды, что-то такое возвышенное. Я с детства мечтала быть артисткой, но никому не говорила.
