Выносил на помойку тюк за тюком. Натыкаюсь на очередной сверток. Внутри ношеная темно-серая телогрейка. Собрал еще какой-то мусор, свалявшееся пшено, заплесневелые уже сухари, в эту телогрейку завернул и отнес на помойку. Возвращаюсь — сердце не на месте. Жена спрашивает: «Что-то случилось?» А я и сам не понимаю. Вдруг как обухом по голове. Телогрейка! Отцовская, с зоны, бабушка ее хранила! Бросился обратно на мусорку, но не нашел. Видимо, кто-то унес.
И писем не осталось. Отец писал Софье Фроловне, она после его смерти все отдала Нилину для книги, тот хранил их на даче, потом случился пожар и все сгорело. Но он успел их опубликовать, они вошли в одну из книг: «Купи мне сапоги и подбей подковами, чтоб не снашивались. Найди какой-нибудь плохонький свитер и все это принеси восемнадцатого числа. Еще носки теплые и шапку зимнюю. В лагере, говорят, дают плохую. Больше писать нечего. Очень прошу беречь свое здоровье». Чуть позже отписался: «Грузим и колем дрова...» Еще через некоторое время сообщает, мол, появились три друга, один из них, Гена, со дня на день освобождается, поедет через столицу: «Мама, прими его, как если бы я приехал, ты же понимаешь, что такое для освободившегося человека Москва».
Матери моей тоже уже нет. Потеряв обоих родителей, остро ощутил, что такое одиночество. Это не объяснить словами...
Знакомые отца говорят, что с годами я становлюсь все больше похожим на него. И внешне, и характером. Работаю футбольным тренером. А вот мой сын, Эдик Стрельцов-младший, династию не продолжил, хотя в детстве и его отдали в футбол. Но жена как-то пошла забирать с очередной тренировки и вдруг услышала рык тренера: «Я научу тебя играть как дед!» Не очень правильный воспитательный подход, считаю. Передавили, он и не стал заниматься, работает с компьютерами. Внуками нас пока не одарил, тешу себя надеждой, что появятся и, возможно, станут футболистами.
