Рад, что вовремя ушел из «Золотой маски» — продолжив там работать, просто-напросто потерял бы творческий драйв. Когда совершаешь первую в истории постсоветской экономики негосударственную сделку по экспорту сырой нефти — это адреналин! Те же ощущения, когда делаешь не существовавшую прежде Национальную театральную премию. Или Пасхальный фестиваль. В 2005-м чуть ли не кожей чувствовал наступление новой фазы, смену энергетики и понял, что сейчас мне интереснее уйти в подвал и создать совершенно особенный театр, которого прежде не было. Так появился театр «Практика». Считаю, что «Новая драма» и «Практика» сыграли не менее важную роль в истории русского театра, нежели «Золотая маска». Руководил «Практикой» восемь лет и тоже ушел, и опять вовремя, не успев застояться.
— Удивительно, что при таком складе характера вы женаты всего второй раз.
— Забавное замечание — и вправду странно. А если серьезно... Мы с первой женой Эльвирой искренне любили друг друга, но ни у нее, ни у меня просто не было образа семьи. Как, впрочем, и у миллионов советских людей, психику и души которых раздолбали в прах — как до этого превратили в груды камней храмы.
У Эльвиры тоже была непростая семья: мама наполовину русская, наполовину китаянка, отец дагестанец. Разные культуры, менталитеты... Разошлись мы в 2000-м. Сейчас у Эльвиры — новая семья, я дружу и с ее мужем — он потрясающий тренер, преподает йогу. А с бывшей женой сейчас близок больше, чем даже в первые годы брака. Она мой единомышленник, ведет несколько созданных мной фестивалей.
— На каком году брака с Эльвирой вы ввели в семью Екатерину Волкову? Актриса рассказывала, будто даже путешествовали втроем — этакий шведский вариант. А в одном из ваших давних интервью я прочла, что Эдуард Бояков — сторонник многоженства...
— Не помню таких высказываний... И никакого многоженства не было — была длившаяся довольно долго любовная связь с Катей. Не в моих нынешних правилах об этом распространяться, но и запутывать никого не хочу. Поэтому скажу одно: ни одна из женщин, в которыми был когда-то, не может обвинить меня во вранье, в том, что я скрывал что-то или, наоборот, устраивал демонстрацию из наших отношений.
— В предыдущем ответе вы упомянули йогу, когда-то серьезно ею занимались. Еще интересовались различными духовными практиками, даже эзотерикой. Как сегодня относитесь к тем давним увлечениям? Насколько знаю, православная церковь считает подобные вещи грехом.
— Траектория каждого человека уникальна. Сейчас у меня нет ничего кроме молитвы, поста и жизни в православных традициях. И все же как трезвомыслящий человек, да еще занимавшийся когда-то наукой, уверен: если бы не было путешествий на Восток, в Африку, Южную Америку, открытий, наблюдений за жизнью и традициями в тех же Гималаях (там, кстати, родились сын Захар и дочка Аня) — так вот, если бы всего этого не было, не пришел бы к православию. Это мой путь.
Так, увы, получилось, что я к своему сорокалетию про буддизм, шиваизм, даосизм, наследие Фрейда и Юнга, труды эзотерика Петра Успенского знал намного больше, чем про Серафима Саровского, Паисия Святогорца и Оптинских старцев. Несколько раз был на Востоке близок к посвящению, но, к счастью, Бог уберег, и попадая в буддийские или индуистские храмы, оставался туристом-исследователем...
Процесс взросления, путь к православию продолжаются по сей день. Но на дороге, по которой иду, были важные промежуточные пункты. Первая поездка в Оптину пустынь. Покаянные рыдания и пришедшее за этим облегчение. Исповедь — невероятное таинство и (если не прибегать к церковному языку) очень серьезная духовная практика. Человек вслух говорит о том, что мучает его совесть, за что ему безумно стыдно и страшно. Можно сотни раз повторить самообвинения про себя, можно даже признаться в чемто стыдном в разговоре с друзьями, но все это далеко от настоящего покаяния, когда встаешь перед батюшкой и говоришь уже не ты, а твоя совесть.
