До окончания службы земляка-каратиста в отряде меня никто пальцем не тронул — отомстили по-другому. Я мог остаться в отряде и вторую половину срока уже особо не напрягаться, однако был отправлен на заставу с самым длинным флангом. Обычно перед дозором каждая из групп отдыхала и готовилась в течение недели: пройти за сутки тридцать четыре километра — семнадцать туда, семнадцать обратно — по горам, в полной экипировке чрезвычайно тяжело. Меня же начальник заставы включал в дозорные команды чуть ли не через день. Конфликт между нами случился сразу после моего прибытия к месту службы: я в чем-то посмел ему возразить. И старший лейтенант, имевший разряд по боксу, принялся надо мной издеваться. Избивал с неприкрытым наслаждением во время спортивных занятий, бесконечно ставил в дозоры, нашел повод для исключения из комсомола — имел право и на такое, поскольку был на заставе высшей властью. Чего хотел? Да того же, что и деды в отряде: сломать. Не дождался.
А недавно этот человек меня нашел. Позвонил радостный, предложил встретиться. Я был ошарашен, слушал и не верил ушам. Кто угодно, только не он, оставшийся в памяти мучителем и истязателем. А я в его сознании превратился просто в подопечного: ну был такой, воспитывал его, салагу. Такой вот оптический и психологический пердимонокль! Он узнал, что давний «питомец» стал руководителем МХАТа, и решил: «Дай-ка ему позвоню!» Возможно, ждал благодарности: дескать, вы мне как отец родной — спасибо за те уроки!.. За уроки я ему действительно благодарен.
— «Благодарен»?! За истязательства? Вы меня поражаете...
— Не столько ему, сколько армии. Уверен, эту школу должны пройти все молодые люди. И тем более — артисты. Без приобретенного в армии жизненного опыта артист превращается в капризную, истеричную, лишенную мужского стержня особь. В рохлю. С такими в театре особенно тяжело, и часто именно их судьба — и актерская, и человеческая — складывается трагично.
— А как вы после армии оказались в Воронеже? Как ни крути, далековато от Дагестана, да еще и глубинка, а не полюбившиеся уже Питер и Москва. И что подтолкнуло к поступлению в тамошний университет?
— Это был 1985-й. Апрельский пленум, перестройка, Горбачев. Ощущение, что вокруг все зыбко, суетливо и в скором времени начнет рушиться. Хотелось зацепиться за что-то настоящее, и я — через Ленинград, где провел несколько дней, — поехал к близкому другу однокласснику Саше Алиеву. Просто увидеться, погостить. Он, раньше отслужив в армии, учился на рабфаке факультета журналистики Воронежского университета. И вот как-то ночью лежим в его общаговской комнате, разговариваем в темноте — как в детстве в пионерлагере. Саша говорит: «Хорошо, что ты вот сейчас приехал. Поступай к нам на первый курс. Меня после рабфака уже зачислили, будем учиться вместе».
И я, не собиравшийся никуда поступать, вдруг подумал: «А может, и правда?» Эльвира — одноклассница, роман с которой начался еще в школе и которую считал невестой, — после размолвки уехала в Одессу: с личной жизнью тоже как-то смутно...
До окончания приема документов оставалось два дня, когда позвонил маме: «Нужны мой аттестат и публикации в местной газете — только их необходимо заверить у главного редактора! И попроси его написать характеристику-рекомендацию». Мама на радостях сделала все в один день и вечером отправила пакет с документами поездом. Через сутки забираю их у проводника и несусь в приемную комиссию, где произвожу впечатление: парень-пограничник в камуфляже с аксельбантами.
Творческий конкурс прошел, английский сдал на пять — не зря в школе играл Шекспира на языке оригинала. Сочинение написал тоже неплохо. А перед экзаменом по литературе заволновался: у половины авторов, которые могли попасться, вообще ничего не читал — времени на устранение пробелов нет. Беру билет: первый вопрос по Гоголю, второй — по Маяковскому. Любимые мной в ту пору и едва ли не единственные, у кого знал все произведения назубок. Помню, подумал тогда: «Значит, судьба мне здесь учиться».
