Бабуля меня отчаянно баловала, дедушка Яков — нет. Седой, мудрый, уже пожилой, а для моих детских глаз так просто старец, он очень внимательно за мной наблюдал. Никакого сюсюканья, заигрывания, разговоры только как со взрослым. В четыре года впервые усадил за шахматную доску, в пять — научил читать. «Воспитывал» — не совсем точное определение: дед взращивал меня как деревья в своем волшебном саду, прививая на один ствол разные черенки. Помню потрясающую яблоню, на которой с одной стороны росли темно-зеленые яблоки с кислинкой, а с другой — красные и невероятно сладкие! Для меня это было чудом: вот как такое может быть?!
Вторая картинка, в последнее время часто встающая перед мысленным взором... Даже сейчас волнуюсь, когда говорю о ней, потому что это свидетельство — во всяком случае, мне так кажется — будущей связи с театром. Эта картинка связана с мамой. У мамы — слава богу, она жива — есть удивительная особенность: драматизировать все, что только можно. Галина Яковлевна — человек, любящий попереживать, придумывающий несуществующие конфликты. Видимо то, что я не прочь иногда «страдануть», — у меня от нее.
Не помню, из-за чего я, четырехлетний, с ней поссорился, но помню отчетливо, как сидел, забившись в дальний угол дома. Как обнимал плюшевого медвежонка, окропляя его слезами, не хотел выходить. Сейчас понимаю: это было очень театрализованно. Наблюдая, как ведет себя в подобных ситуациях моя четырехлетняя дочка, вижу те же драматические страдания. Опять гены — куда от них денешься?
И еще одно, уже не картинка, а запомнившееся ощущение — недостаточность мамы. Я появился на свет, когда ей было всего девятнадцать, и очень скоро родители разошлись. Причина их расставания мне до конца непонятна. По тому, как мама восприняла недавнюю смерть отца, как тяжело переживала, можно судить: она очень его любила. Думаю, и папа тоже. Вероятно, случилось столкновение двух огромных амбиций. Мама — талантливый, разносторонний человек, училась на филфаке, интересовалась литературой, искусством, стремилась к самореализации. А отец, невероятно жесткий, непреклонный, видел свою семью исключительно патриархальной. Во всяком случае, третьей супругой, с которой он прожил до конца дней, стала тихая домовитая женщина, во всем слушавшаяся мужа.
Мама тоже еще раз выходила замуж, родила мне брата Яшу, названного в честь деда, но и этот ее брак быстро распался...
В пору моего раннего детства она была еще одна. Бросив из-за меня университет, училась заочно на экономиста и много работала. Каждый день после службы приходила в дом, где я жил с дедушкой и бабушкой, играла со мной, читала, но ночевала всегда в городской квартире. Вероятно, так ей было комфортнее, да и личную жизнь устраивать нужно... Сейчас понимаю: количественно мама занималась мной больше, чем многие матери своими детьми, но комплекс, что она мне недодает, был у обоих. Она из чувства вины никогда меня не наказывала: могла поистерить, но что-то запретить и уж тем более всыпать считала себя не вправе. А я отчаянно по ней скучал. И по папе, которого совсем не помнил, тоже. И видите, запомнил то свое детское страдание, грусть на всю жизнь. Сейчас, когда смотрю на восьмилетнего Захара, четырехлетнюю Аню, годовалого Савву, понимаю: только так, в полной семье, должны расти дети. Конечно, я занимаюсь ими реже, чем супруга, но отец у них есть.
— Взрослые рассказывали вам об отце?
— Немного и деликатно. Слава богу, деду, бабушке и маме хватало мудрости не воспитывать меня в ненависти к нему. Вскоре после развода отец уехал в другой город, пару раз, когда я уже был школьником, брал к себе погостить, но тогда ничего не сложилось. Следующая встреча произошла спустя много лет, в 2006-м, когда я приехал в Геленджик восстанавливать отношения с отцом, а получилось — на похороны единокровного брата Олега.
