Удивительно, как в нем уживалась возвышенность, любовь к искусству, уличное хулиганство и совершенно земная хозяйственность. Сергей добровольно убирал мою большую квартиру. Так как жили мы бедно, Курехин часто одевался в «Детском мире», он был невысоким, а вещи для школьников стоили намного дешевле. Помню, купил себе в детском отделе ДЛТ серо-голубой костюм и выглядел элегантно. Летние рубашки строчил, а мне однажды сшил сарафан для путешествий.
За неимением денег в то время часто покупали капусту, стоившую шесть копеек за килограмм. Шинковали ее, тушили или жарили. Ели и угощали многочисленных гостей. Сергей называл это блюдо: «Пирожки с капустой без теста».
Курехин и его друзья играли джаз, многие — в ансамбле знаменитого Давида Голощекина. Мы постоянно слушали что-то. Я полюбила джазовый авангард. Сергей подарил моему Гамбусино друга — пушистого мамонтенка. И мы назвали его Сан Ра, в честь американского джазмена.
У Курехина состоялся первый сольный вечер в Союзе композиторов. Он очень волновался. Сначала играл импровизацию, ошеломляя всех феноменальной мелкой техникой. Потом было обсуждение — особого одобрения у композиторов он не получил. Ведь свободное творчество со стороны официальных деятелей культуры встречало в лучшем случае непонимание.
Мы несколько раз ходили на спектакль «Сцены из Фауста» режиссера Николая Беляка, который играли в Дубовом зале Дома архитектора. Это было здорово! Все тут же выучили текст наизусть. Иногда в автобусной давке, озадачивая попутчиков, вместо разговора обменивались пушкинскими стихами из того самого спектакля.
Но все же мы расстались с Сергеем. Его непростой характер быстро проявился. Сережа, нервничая, мог сорваться, накричать на любого. Однажды влетело и мне. Курехин взял меня с собой на гастроли в Прибалтику. У него была графическая партитура, но высадившись в Риге, мы забыли ее в вагоне. Курехин бегал и ругался так, что у всех вяли уши. Рычал он и на меня. В итоге мы разыскали поезд, который уже уехал в депо, упросили открыть двери вагона, и тубус с партитурой нашелся. Только тогда он немного отошел. В общем, часто приходилось сглаживать «нервную» ситуацию и оставаться непробиваемо-спокойной. Это непростая задача.
Курехин не был сдержан на язык. Мог поехидничать, зло пошутить. Задевал он и меня, хотя потом на коленях просил прощения. Мы ссорились. И в итоге уже не помню, из-за чего я тогда обиделась и ушла, вернее, уехала в Москву к Сережиному двоюродному брату Максиму Блоху и его французской жене Жаклин. В Москве легко забыть о ком угодно. Целыми днями я читала авторов, труднодоступных в то время: Набокова, Сашу Соколова, журнал «Аполлон — 77». Мы ходили на выставки на Малой Грузинской.
Вернувшись, я уже остыла. Общаться мы с Сергеем не перестали — регулярно встречались на разных мероприятиях. Отношения приобрели характер постоянного обмена колкостями, что очень веселило окружающих. Это была словесная дуэль, и от удачного парирования у меня поднималось настроение. Спустя много лет на очередном джазовом концерте я подумала, что раз уж у нас обоих все устроилось, теперь есть дети и семьи, может, быть пора жить более мирно? Когда приглушили свет и началось выступление, подошла к нему и шепнула: «Может, помиримся?». Курехин ответил в своем духе: «Нет, так импозантнее».
