И никакой в нем любовной лирики, признаний, все главное — только между строк.
Забавно вышло, когда снимали «Контрабанду» Говорухина в Одессе. Написала любимому: «Теперь Вы меня не узнаете, я загорела и стала как Элла Фи...» Вывела «Фи...», а дальше как правильно — не знаю! Нельзя же в грязь лицом ударить, чтоб это самое «фи» в ответ не услышать. Спросить у кого-нибудь? Тоже стесняюсь неграмотность свою показать. Понеслась разыскивать музыкальный магазин, чтобы на пластинках посмотреть, как пишется Фицджеральд.
Но дальше совсем конфуз вышел. Когда на «Фи» остановилась, потом другими чернилами начала писать. То есть все, что было между строк, он вычислил, будто рядом стоял, спросил: «Забыла, как пишется?
А пластинки не видела?» И я, покраснев до ушей, во всем призналась — детский сад, согласитесь. А мне тогда уже, извините, стукнуло тридцать!
Мы крайне редко бывали наедине, не это было важно. Встречались, он водил меня по Москве, показывал, рассказывал. Просто гуляли, и не обнявшись, не под ручку, тем более — никаких поцелуев. Со стороны посмотреть — и не скажешь, что роман у нас.
То есть я к нему — на «вы», в глаза заглядывала, каждое слово ловила, а он меня обедами кормил, образовывал, все вливал и вливал, натаскивал и натаскивал. Первый год каждый день виделись, потом — через день, постепенно все реже и реже. А когда Рая за десять лет оперилась, «подросла» — и профессионально, и личностно, твердо на свои ножки встала, так и отпустил из своих объятий.
Однажды просто перестал звонить. Все годы страшилась, что это когда-нибудь случится. Но он, как мудрый царь Соломон, понимал: и это пройдет. Дождался момента, когда разлука не вызвала во мне боли. Только легкую печаль.
С тех пор много воды утекло, целая жизнь прожита. Сразу после случился фильм «Москва слезам не верит», получивший «Оскара», известный всем и полюбившийся людям как никакой другой с моим участием. Но для меня эта картина ничем не выделялась в ряду других: работа как работа. Не проснулась после нее знаменитой, узнавать на улицах и просить автографы стали значительно позже. Весь успех культовой картины прошел мимо, достался киноподругам Вере Алентовой и Ире Муравьевой, они ездили по фестивалям.
Никогда не питая иллюзий на свой счет, относилась к этому с пониманием.
Всегда считала и до сих пор считаю свою роль фоном, на котором — яркая Ира, яркая Вера. Все как в жизни, как в природе: есть звезды, а есть — глубокое темно-синее небо, бескрайнее в своей огромности. И без этого фона сияние звезд не было бы заметно. Вот такие, как я, армия рядовых артистов и всех тех, кто делает кино, оставаясь за кадром, мы все вместе — то самое небо и есть.
Был какой-то вечер в связи с юбилеем фильма «Москва слезам не верит», пришла записка: «А счастлива ли Рязанова, что у нее такая судьба?» Ответила: «Тося моя счастлива. У Рязановой такой судьбы нет». Сама подумала: ведь если б осталась с мужем, примерно как у моей Антонины и была бы у меня жизнь.
Хотела бы я этого? Нет. Потому что на такой высоте чувства побывала — ни с чем не сравнить.
Благодарна удаче, что сыграла в картине, которая стала буквально народным достоянием. Но для меня в профессиональном смысле гораздо более важная веха — мой театральный дебют, сильно запоздалый, от того еще более драгоценный. Оканчивая институт, мы всем курсом показывались в Театр имени Маяковского — не взяли никого. Потом покатились съемки за съемками, в театр больше не пробовалась, робела. Ходить, стучаться в закрытые двери, заявляя о себе, — не мое. Я все больше отдаюсь на волю волн.
Однажды раздался звонок: —Раиса Ивановна, здрасьте, это Александр Мохов, актер, мы с вами не знакомы.
