Сидел там один, не зажигая света, в темноте, слушал трансляцию, чтобы не пропустить свой выход... Он умер, не дожив до сорока.
Для меня Олег остался образцом артиста-художника. Не помню, сколько раз я ходила на «Вкус черешни» в «Современник». Даль стоит перед глазами как живой.
Когда я снималась в «Двух капитанах», конечно, и предположить не могла, что роль станет моей визитной карточкой. С режиссером проблем не было. В детстве я занималась спортивной гимнастикой, добралась до первого разряда и выступала по программе мастеров. Однажды на съемке «Капитанов» прошлась колесом — Карелов пришел в восторг, оказалось, он в свое время был гимнастом. Но узнав, что я вышла замуж за Смирнова, почему-то надулся — ему это не понравилось.
Подружились мы с Юрой Богатыревым, который играл Ромашку, на почве общего интереса — нескончаемой дискуссии о литературе, спектаклях и фильмах.
А на сцене дела мои складывались не так, как хотелось. Играла я много, но в спектаклях Эфроса царила его любимая артистка Ольга Яковлева. Рядом с ней я была на вторых ролях. В тургеневском «Месяце в деревне» она играла Наталью Петровну, я — Верочку, в «Лете и дыме» Уильямса она — Альму, я — Нелли, в «Воспоминании» Арбузова играли соперниц. Мы постоянно существовали рядом, но главной для Эфроса всегда была Яковлева. А когда приме надоедали какие-то спектакли — «Сказки старого Арбата», «Снятый и назначенный», «Дон Жуан» Мольера, — ее роли переходили ко мне. Донью Эльвиру я играла лет двадцать, надоела она мне хуже горькой редьки.
Яковлева — прекрасная артистка со склочным характером базарной торговки. За кулисами вечный скандал, колготки летят в морду костюмерше — это Оля разогревается перед спектаклем. А партнеру прямо на сцене шепотком сообщает, что он — бездарь. Или, стоя спиной к залу, ворчит: «Долго ты будешь паузу держать?»
Всю роль Нелли в «Лете и дыме» Эфрос репетировал со мной наедине вечерами — чтобы не тревожить Яковлеву. И предупреждал: «Здесь нужна огромная пауза! Оля будет недовольна, не обращайте внимания, не связывайтесь с ней. Но паузу держите...» На сцене у меня не было ни одной репетиции — с Ольгой мы впервые встретились уже в спектакле при публике. В «Воспоминании» у нас была парная сцена, долгая и сложная. Пятнадцать минут — это огромный кусок спектакля, в нормальных условиях его репетируют как минимум несколько дней.
Мы увиделись с Ольгой только на сдаче, за день до премьеры.
Терпеть весь этот бред можно было только ради творчества. А творчества «На Бронной» давно уже не было. Конечно, следовало уходить, но у меня была маленькая дочка, я растерялась.
Премьеры Эфроса становились все слабее, все хуже. Из театра один за другим уходили сильные мужики — вслед за Далем ушел Козаков, потом Петренко, потом Любшин. Женская труппа оставалась крепкой: Оля Остроумова, Аня Каменкова — каждая из нас могла претендовать на ведущие роли.
В распределении ролей на «Трех сестер» не оказалось никого из нас троих. Яковлева будет играть Машу. Я на это давно махнула рукой. Через месяц мне позвонил Эфрос и попросил — не предложил, а именно попросил, — чтобы я сыграла Ольгу, старшую сестру.
Посоветовалась с мужем, оба были в недоумении. «Да бог с ним, — сказал Андрей, имея в виду Эфроса. — Ему, видно, очень худо. Сыграй, если хватит нервов». Я дала согласие.
Но нервов не хватило. Градус напряжения на репетициях возрастал, к творчеству это не имело никакого отношения. Я на восемь лет моложе Яковлевой и выглядела в то время — хоть на обложку глянцевого журнала. После того как на репетиции она вдруг ударила меня по руке, я ушла. Эфрос потребовал от администрации принять к Прудниковой самые строгие меры. Я сказала Анатолию Васильевичу, что мне его очень жалко.
«На Бронной» я проработала тридцать шесть лет. Менялись главные режиссеры, менялся репертуар.
