Уставала страшно — мой рабочий день начинался в полдевятого. Говорухин появлялся на студии после двенадцати. Видя, что валюсь с ног, Слава решил, что я должна уволиться. Я не возражала. Когда на студии его спрашивали «А что сейчас делает Галя?», он смотрел на часы и гордо отвечал: «Сейчас два, значит, еще спит».
К деньгам Говорухин относился легко, никогда их не жалел, проживали все. Он получал постановочные, мы раздавали долги, а потом снова начинали занимать. Слава приносил деньги и говорил: «Галь, я там положил в тумбочку зарплату, бери».
А я страшная транжира — беру и беру. Он никогда меня не допрашивал: на что потратила деньги, почему купила что-то задорого, сколько истратила на себя?
— Славочка, — сообщала я, — у нас кончились деньги.
— Как кончились?
Я вроде недавно принес.
— Но ты же не сказал, что они последние.
— Ладно, выкрутимся как-нибудь. Заработаю.
Я никогда не требовала от него мехов и бриллиантов, не в них счастье. Да и он по сей день относится к роскоши спокойно. Недавно были за рубежом, зашли в магазин, я уговорила Славу померить дорогой костюм. Сидел он на нем потрясающе.
— Славочка, давай сделаем тебе подарок к юбилею, люди придут поздравлять, ты должен хорошо выглядеть.
Говорухин посмотрел на цену, не скрою: она была высокой.
И сказал:
— Я что, идиот, покупать костюм за такие деньги?
Но кое-как уговорила. Зато если надо помочь моей маме, сестре, или племяннице, или Славиной сестре, вопрос даже не обсуждается, он готов это сделать всегда.
В те времена мы один раз действительно сильно потратились. Слава страшно не любил нашу «двушку» в блочных хоромах в Черемушках. Просыпался утром, подходил к окну и задергивал шторы: его эстетическое чувство оскорблял вид на химчистку. Я нашла обмен с доплатой, это были по тем временам бешеные деньги — стоимость двух «Волг».
Но когда Говорухин пришел в трехкомнатную квартиру неподалеку от парка Шевченко, из окон которой открывался роскошный вид на море, не сомневался ни минуты: надо брать. Помню, вбухали в тот обмен очередные постановочные. Зато у мужа появился отдельный кабинет. Для него нет ничего важнее работы.
Я никогда не сопровождала его на съемки. Праздная жена в экспедиции — это ужасно. Съемки — процесс творческий, интимный и в то же время очень сложный. У Славы все организационные вещи четко отлажены, отношения с людьми выстроены. Зачем скучающей жене болтаться возле Говорухина без дела? Готовить еду? Так обед ему привозят на площадку. И ужинать со мной вечером ему некогда — у него планерка. Он должен поговорить со вторым режиссером, с оператором, репетировать с актерами.
Ему опять не до меня.
Когда мы расставались надолго, Слава писал мне письма, которые по сей день храню.
«Красавица моя, любимая! Живу в «Ялте» — новой гостинице. Телефона пока нет. Много работаю, вчера еле доплелся до постели. Ни на сценарий, ни на баб нет сил. Я тебя очень люблю, не скучай, веди себя хорошо. Нежно целую, твой на всю оставшуюся жизнь С. Говорухин».
«Малыш! Как ты там, золотой мой? Любимый! Красавица моя! Я живу очень хорошо. (Не хотелось бы тебя расстраивать, но порадуйся за меня — у меня ведь это не так часто бывает.) Единственно, что огорчает, это что тебе, наверное, плохо и скучно.
Зато ты мой самый любимый и мы скоро увидимся. Целуй маму и Надю. И не расстраивайся. Позаботься об отдыхе и режиме. Убью, если станешь курить и пить. Любимая моя! Нежно тебя целую. Не скучай, обезьянка моя. Побереги себя! Твой, навсегда твой С. Говорухин».
«Гибоша! Милый мой, как я тебя ждал на субботу-воскресенье. Неделя прошла ужасно — свалился на голову пьяный Володарский и пять дней я за ним ходил, как за ребенком. Он пил, спал, пил, спал... На море я не был, в гости не ходил, к себе не приглашал, проклял все и завтра с радостью уезжаю. Нежно тебя целую и очень люблю. Твой навеки С. Говорухин».
Ласковое прозвище Гибоша придумал мне Слава. Я к нему часто приставала: — Слава, ну посмотри, какая я хорошенькая, какая у меня стройная фигурка.
— Да ты у меня эксгибиционистка, — обычно шутил Говорухин.
Позже «эксгибиционистка» превратилась в «Гибошу».