И вот мы с бабушкой отправились на экзамены в хореографическое училище. Приходим — уйма поступающих!
Члены приемной комиссии спросили:
— Ты занималась танцами?
— Нет.
— А что можешь станцевать?
— Да что хотите! Давайте вальс, — и закружилась.
Педагоги заинтересовались:
— Ты сама сейчас придумала?
— Сама.
И меня взяли. Приняли нас сорок человек, а до выпускного дошли только двенадцать: шесть мальчиков и шесть девочек.
В первый же раз, как пришла на занятия, упала на лестнице и сломала руку. Потом повредила ахилл, болезни легких не отпускали, но постепенно прошли, возможно, благодаря балету.
И пусть детства у нас почти не было — полдня балетный класс, полдня школьные уроки — но как нас учили! Помимо общеобразовательных предметов, преподавали историю балета, драматического театра, живописи, еще и курс музыкальной школы прошли. Правда физику и тому подобные науки я знала плохо, но к этому педагоги относились снисходительно. Зато хорошо успевала по гуманитарным предметам — по русской и зарубежной литературе, французскому языку. В училище имелась прекрасная библиотека, я там прочитала всего Диккенса, писала по нему реферат, наша учительница даже пригласила меня в университет, где преподавала.
Еще мы смотрели все оперы и балеты в Кировском, ныне Мариинском театре, нас часто водили в консерваторию.
Я и дома занималась у палки: папа соорудил мне в коридоре балетный станок. Настолько сильно хотела танцевать, что могла выполнить все, несмотря на болевшее тело, на стертые в кровь ноги: нам выдавали одну пару пуантов, больше купить было не на что. Какие пуанты, если на простую обувь денег не хватало! Смотрю сейчас на свои фотографии той поры, и на одной из них все девочки — в мальчишеских ботинках. Но в старших классах нам в училище платили небольшую стипендию, чтобы могли купить лишнюю пару пуантов.
Где-то со второго класса нас уже занимали во взрослых спектаклях, мы с подружкой танцевали «двоечки», «троечки», па-де-труа. Страха сцены я не знала. Позднее любимой героиней стала Жизель, и участвуя в старшем классе в постановке в составе кордебалета, в тот момент, когда она сходит с ума, я начинала плакать.
С партией Жизели выпускалась из училища, танцевала второй, очень сложный акт, с ней пришла в Кировский театр, куда меня взяли в класс солистов. Моим педагогом стала Наталья Михайловна Дудинская.
Тогда, уже в театре, появился — нет, не страх, а какой-то внутренний трепет. Например сидишь перед спектаклем в буфете, слышишь по радиотрансляции, как настраивается оркестр, и готовишься вскоре выйти на сцену. Волнение, возбуждение, восторг!.. Я жила балетом.
— И тут в вашу жизнь буквально ворвалось кино?
— Да, мне было восемнадцать, когда к нам в театр пришла ассистент Сергея Бондарчука, искавшая девушку на роль Наташи Ростовой.
Татьяна Сергеевна Лихачева обожала балет и позвала меня в Москву на свой страх и риск — я же не была профессиональной актрисой. Я оторопела: Наташу ведь играла Одри Хепберн, в которую была просто влюблена и считала, что лучше нее никто не справится с ролью. Татьяна Сергеевна стала уговаривать: «Послушайте, что вам стоит? Познакомитесь с Сергеем Федоровичем, увидите «Мосфильм». Я подумала: действительно, почему бы не поехать? И согласилась.
Помню, шла на встречу с Бондарчуком, поднималась по лестнице, а он по ней спускался. И как-то странно на меня взглянул, я поняла, что не понравилась ему. Вскоре узнала: он был против балерины, полагая, что та неспособна сыграть драматическую роль. Но делать нечего: привезли — надо порепетировать, посмотреть. Я не боялась: ну не нравлюсь — и ладно, уеду обратно, у меня есть балет.
Взяли сцену, в которой Наташа говорит: «Поцелуйте куклу... Не хотите? Ну, так подите сюда...» Репетировала я ужасно: заикалась, краснела, бледнела. Бондарчук сказал: «Давайте завтра сделаем кинопробу». Я поняла, что он хочет отделаться от меня, и рассердилась на саму себя: неужели не смогу сыграть эту девочку, эту маленькую Наташу?!
