«Написано все было фантастическим стилем, очень точно, эмоционально. Все про меня и для меня. Я поразился — человек сумел выразить словами чувство, можно сказать, совершил невозможное. Ну как объяснить, что такое любовь? А вот этой женщине удалось...» — рассказывает Александр Збруев
— Александр Викторович, у вас огромное количество поклонников. Я знаю, вам до сих пор письма пишут, в любви признаются. Наверняка есть такие послания, которые невозможно забыть.
— После съемок в фильме «Мой младший брат» письма чемоданами стали приходить. Мама была рада, что из меня вышел толк. Она на некоторые письма сама отвечала. Иногда просила меня ответить, но я не соглашался. Правда, было одно исключение. Как-то я получил признание в любви — целую исписанную тетрадку — от женщины из тюрьмы… Меня тогда это поразило. Пример просто приведу, и вы поймете, почему это все так серьезно. Я играл роль в картине «Шизофрения» с Абдуловым, и с нами снимался человек из «органов». Однажды он принес на площадку довольно большие иконы Христа и Божьей Mатери. Я поразился: «А кто это делал?» — «Заключенные». — «Слушай, это же художники потрясающие!» А он показывает на одну из икон и говорит: «Да. Но вот этот потрясающий художник убил человека. Там, в одиночестве, у них проявляется много нереализованных талантов…» С той тетрадью — похожий случай. Написано все было фантастическим стилем, очень точно, эмоционально. Все про меня и для меня. Я поразился — человек сумел выразить словами чувство, можно сказать, совершил невозможное. Ну как объяснить, что такое любовь? А вот этой женщине удалось. И вот я впервые в жизни написал ответ: «Спасибо, очень красиво и чувственно написано». Что-то такое… Отослал и вскоре забыл об этом.
Прошло много времени. Как-то раз выхожу после спектакля, стоит женщина, волосы безобразно покрашены — белый цвет переходит в рыжину. И вот она говорит: «Здрасьте. Я вам писала письмо, такая большая тетрадь, помните?» Я стал ее о чем-то расспрашивать, она улыбнулась, и я увидел золотые фиксы… Потом я куда-то шел, она меня провожала, о чем-то мы разговаривали. И вот она стала приходить в театр каждый вечер. А у меня была девушка, и после спектаклей мы часто гуляли. Поклоннице, которая все пыталась снова со мной заговорить, пришлось сказать: «Вы меня извините, пожалуйста, я сейчас не могу». Потом, видно, ей надоело, что общения не получается, и она пропала. Но как-то я шел со своей девушкой по Тверской и вдруг слышу сзади: «Ну ты, Збруев! Идешь с какой-то сукой…» И все в таком духе… Я повернулся — она. Непостижимым было несоответствие того ее письма и этих оскорблений, ее внешнего вида, жутких рыжих волос… Я не выдержал, подошел, за руку взял резко и ответил на ее языке. И она поняла. Больше не преследовала меня. А ведь это во мне заговорило мое блатное арбатское детство. Прошлое от нас никуда не уходит, мы из него сотканы…
— Недавно сидела в кафе на Арбате, поднимаю глаза, а напротив меня дом 20… И я вспомнила, что вы когда-то жили именно в этом доме.
— Иногда, когда тепло, я туда прихожу. Сажусь напротив в кафе, надеваю темные очки, заказываю кофе и смотрю в окна, которые были когда-то моими. Вижу балкончик, с которого мой брат Женя 9 мая 1945 года кричал: «Победа! Победа!» Арбат был полон народу, и все кричали: «Ура! Победа! Сталин!» Я был совсем маленьким, но все равно это помню. Еще помню, как на следующий год мы с пацанами побежали
9 мая на Манежную площадь, куда стекались толпы народа со всей Москвы. Протолкнуться нельзя, многие в орденах… Огромные прожекторы били в небо. Во время войны они искали вражеские самолеты, а тут стали сходиться со всех сторон Манежной площади в одну точку и осветили огромный портрет Сталина, подвешенный на дирижабле. И все выдохнули общее: «А-а-а-а-а-а!» Многие сейчас не принимают момент, когда Никита Михалков в своей картине разворачивает портрет Сталина. Они просто не знают — так и было… Моя несчастная мама, которая испытала столько горя, плакала, когда Сталин умер, хотя пострадала от его режима.
— Ваша мама ведь была актрисой?
— Да. Она из дворянской семьи. Получила прекрасное воспитание и образование. Была очень красивой. Окончила театрально-кинематографическую школу, кинотехникум имени Бориса Чайковского. Ее однокурсник — сказочник Александр Роу. У меня были фотографии, где мама с Роу в студии что-то изображают в какой-то постановке или этюде. Она потом с ним работала. А еще с режиссером Николаем Экком, который снимал первый звуковой фильм «Путевка в жизнь». Но карьера у мамы не задалась, да и жизнь сложилась трагически… Мой отец был замнаркома связи. Его арестовали в 1937 году и, как потом выяснилось, практически сразу расстреляли. Мама тогда уже ждала меня. Ей позволили родить в Москве, а потом вызвали на Лубянку и вручили предписание покинуть столицу. Ее со мной на руках сослали в Рыбинск. Условия для ссыльных создавались нечеловеческие. Думаю, мама выжила, потому что у нее был я. Она понимала, что если погибнет, я — вместе с ней. В Москве остался мой 14-летний брат Женя, которого мама родила от первого мужа. Он же не сын врага народа…
Вернулись мы в Москву, когда мне было шесть лет. Мама устроилась работать на электроламповый завод. Я учился отвратительно. Дважды оставался на второй год. Не любил школу так же, как школа не любила меня. Лучше всего было во дворе, среди своих пацанов. Мы гоняли голубей, приставали к прохожим, хулиганили, задевали кого-нибудь, чтобы подраться. Двор на двор и дрались, и в футбол играли… Класса с седьмого моими лучшими друзьями стали 30-летние отсидевшие парни. Сложная публика, но со своими принципами, когда каждый горой друг за друга и невозможно предать товарища. Это вошло в меня и живет со мной до сих пор. У меня был друг, у него мама воровка, и отец вор, и брат. Помню, их знакомые из лагерей вернулись и зашли к ним в гости. Сидели на кухне в фетровых шляпах. Перед ними стояла водка и огромная сковородка: яичница с помидорами. И тут мы с товарищем в дом со двора забежали. Нам тут же налили одну стопку, вторую, третью. Я вырубился, потом мне было очень плохо… Одевался я, как и мои товарищи, по шпанской моде — в белом шарфике, с поднятым воротником куртки, в начищенных сапогах-«прохорях». Вот в таком виде и пошел поступать в Щукинское театральное училище.
— Вам, конечно, очень повезло, что вы так легко туда поступили.
— Я попал туда по блату. За меня похлопотала мамина подруга, вдова Евгения Вахтангова, Надежда Михайловна. Ну кто бы мог ей отказать? К тому же это училище окончил мой брат Женя, он в то время уже служил и до сих пор служит в Вахтанговском театре. Я с детства видел все спектакли Вахтанговского. Могу в музее театра экскурсоводом работать.
— Еще студентом вас пригласили большие мастера сниматься сразу в нескольких картинах.
— Вернее будет сказать, что у меня были пробы на три картины сразу. «А, Б, В, Г, Д...» по пьесе Розова, где со мной общались Калатозов и Урусевский — глыбы в кинематографе. «Мне двадцать лет» Хуциева. И «Мой младший брат» по роману Аксенова «Звездный билет», режиссер Александр Зархи… А все потому, что меня на дипломном спектакле «Щедрый вечер» увидели ассистенты по актерам с «Мосфильма» и киностудии имени Горького. В этом спектакле я впервые за все время обучения был сам собой и ничего не изображал. А до этого обычно играл какие-то характерные роли, придумывал сам себе особенности — специфический грим, странное поведение (сейчас такой мой Анучкин, которого я играю в «Женитьбе»). А потом совершил открытие: оказывается, в кино я нужен не придуманный, а такой, какой есть… В итоге снимался в фильме «Мой младший брат». Роман Аксенова, по которому он поставлен, был напечатан в журнале «Юность» и пользовался огромной популярностью. Вася написал о ребятах, которые хотели свободы и рванули из Москвы от мам, пап и вообще ото всех в Прибалтику. Снимали мы в Эстонии. Жили в Таллине. Было это, страшно сказать, 58 лет назад.
— Я слышала, что вы, Олег Даль и Андрей Миронов — три начинающих артиста — решились тогда на бунт.
— Это была забастовка. Мы требовали у дирекции фильма, чтобы нас поселили в нормальных условиях. Сказали, что не уйдем после съемок с пляжа, не поедем в Таллин, пока для нас не найдут отдельные номера с горячей водой. Все уехали, а мы остались. Страшно мерзли. На пляже просидели несколько часов, а потом за нами вернулись. Это была победа. На съемках мы с Далем и Мироновым подружились. Часто вечером приходили втроем в гости в номер к Олегу Николаевичу Ефремову. Ему одному было скучно. Однажды Олег Даль пришел с гитарой — песни петь. Андрей Миронов, который спустя годы будет считаться поющим артистом, в то время, кстати, вообще не пел, только что-то мурлыкал, был зажат очень сильно. Раскрылся он, только когда поступил в Театр сатиры. Его родители очень дружили с главным режиссером театра Плучеком. Думаю, это сыграло свою роль… И вот мы сидели вчетвером. На столе водка, бутылка ликера. Олег Николаевич немножечко выпил, мы тоже. Тут Даль заиграл и запел. Ой как он пел, это что-то. Потрясающе пел. И какая-то пауза настала после очень грустной, полублатной песни: «Не печалься, любимая. За разлуку прости…» Олег Николаевич говорит: «Слушай, ты когда институт заканчиваешь?» — «Через год». — «Вот через год приходи ко мне. Ты понял? Я сейчас серьезно говорю». И, получив диплом, Олег Даль действительно начал работать в «Современнике».
Еще на тех съемках мы подружились с Васей Аксеновым. Даль стал называть его «папа Вася», хотя разница между нами не огромная, и все подхватили… Мы и потом продолжили общаться. Меня поразили несколько эпизодов, связанных с Аксеновым. Как-то я пришел в ресторан ВТО. Как обычно, он был битком набит, все друг друга знают, что-то говорят, шум. Занято все, вновь пришедшие не знают, куда подсесть. Но за одним столом никого, кроме одного-единственного человека — папы Васи. Стол накрыт, на нем букет цветов, вино, какая-то закуска. И Аксенов сидит, подперев голову рукой. К его столику даже подойти никто не рискует. Потом Вася поднялся и стал ходить по проходу — туда-сюда, туда-сюда, а потом бах — исчез. Через какое-то время я его встретил в Доме кино и спросил: «Вась, а чего, вот мне запомнилось, ты все ходил, ходил в ресторане?..» Он говорит: «Я ждал любимую женщину, а она не пришла».
Потом он меня пригласил на свой день рождения. Аксенов жил в высотном здании на Котельнической набережной. Я прихожу туда: полумрак, свечи стоят, настольные лампы или торшеры — красиво. И люди. Сначала для меня они были как тени. Потом я разглядел Беллу Ахмадулину, Роберта Рождественского, Андрея Вознесенского, Анатолия Гладилина, еще кого-то. И почувствовал себя пустышкой. Думал: «Какие люди, и ты сейчас среди них. Ты же совершенно не соответствуешь этой обстановке». Возможно, это странное сравнение, но по ощущениям точное: в какой-то момент в СССР закупили заграничные красивые автобусы с зеркалами, и в них садились наши люди-мешочники. И я все думал: какое несоответствие этого народа и заграничного автобуса. Но тогда, на дне рождения великого Аксенова, рядом с великими людьми я сам был как мешочник, залезающий в роскошный автобус... Я побыл еще какое-то время, а потом говорю тихо: «Вась, я пойду». — «Если нужно, тогда иди...» Да, есть вещи, которые остаются с тобой в памяти навсегда. А как я благодарен судьбе за встречу с Беллой Ахмадулиной! Мы познакомились на съемках фильма «Чистые пруды». Она написала сценарий и присутствовала на площадке. Многие талантливые художники писали ее портреты, но не могли до конца уловить образ. Она была особенной: стоит начать общаться, и обязательно влюбишься в нее. Невозможно не влюбиться. Ее голос, глаза, пластика, рассуждения, характер, в котором ни капли злинки. Она выражала себя в стихах. И в жизни была просто очаровательна. Редкость, какой-то космический человек! Так что не очень известная картина «Чистые пруды» осталась у меня в сердце благодаря этой встрече… Знаете, в своей жизни актер снимается, играет в десятках фильмов, а остается в его сердце пять, все остальное куда-то уходит.
— И какие остались у вас в сердце?
— Про фильм «Мой младший брат» и «Чистые пруды» я уже говорил. Еще «Одинокая женщина желает познакомиться», которую снял Вячеслав Криштофович. «Храни меня, мой талисман» Романа Балаяна. Там было удивительное общение с Булатом Окуджавой, Олегом Янковским, Сашей Абдуловым, Мишей Козаковым, Таней Друбич... «Батальоны просят огня». Это военная картина. В армии я не был, но во время съемок появилось ощущение, что воевал. Взрывы, окопы. Еще в самом начале сломал руку — упал с лошади. И реально думал: скорее бы 9 мая и победа… Еще важные для меня картины — «Бедная Саша» Кеосаяна и «Желание любви» Виктора Георгиева по Куприну. Там замечательно играет Светлана Рябова, с которой я снимался в «Ты у меня одна».
— А «Большая перемена» разве не в этом вашем списке?
— Она тоже. Я был рядом с такими людьми, с такими артистами! С Евгением Павловичем Леоновым, Роланом Быковым, Савелием Крамаровым, Светланой Крючковой, Люсьеной Овчинниковой. С Мишей Кононовым, потрясающим совершенно. Миша «правдист» и очень ироничный человек. При этом в нем всегда жила какая-то боль. Он без всякого удовольствия начал сниматься в этой картине, не предполагал, какой она может получиться.
— Она могла быть совсем другой. Вместо него мог бы играть Мягков. На роль Ганжи претендовали Садальский и Филиппенко…
— Выбор артистов — это заслуга режиссера Алексея Коренева и оператора Анатолия Мукасея. Вместе они многое придумали. Там атмосфера была хорошая, потому что все очень уважительно относились друг к другу… Света Крючкова еще студенткой Школы-студии МХАТ была и снималась в такой большой роли впервые. Известную песню на стихи Михаила Танича «Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает…», которую она поет под гитару, должен был петь я. Но я был лодырем. Пришел к музыкальному редактору на «Мосфильм», она говорит: «Давайте проведем несколько уроков». Я думаю: «Елки-палки, какие-то уроки… Ну уж нет!» И когда Коренев у меня спросил: «Ты там занимаешься?» — я честно ответил: «Был один раз и больше не пойду. Я вообще не буду это петь. Потому что сейчас все поют, а я не хочу». И Коренев сразу отдал песню Свете, она спела прекрасно. Она вообще была очень обаятельная, с особенной женской манкостью… Да, артисты собрались особенные. Евгеша Леонов, конечно, само обаяние. Помню, надо было снять, как мы пьем пиво возле бочки. Там, конечно, на самом деле не пиво, а квас. Когда искали место съемки, Леонов сказал: «Зачем куда-то ехать? Поставьте бочку около моего дома, здесь и снимем». Так и сделали… Жаль, что у режиссера Алексея Коренева так сложились дела. Мукасей рассказывал, что закончил он плохо, в последние годы был не востребован и продавал газеты.
— После этого фильма вас узнавали именно как Ганжу?
— Да, это было и забавно, и раздражало одновременно. Я только и слышал: «Ганжа, Ганжа…» А ведь к тому времени я множество ролей сыграл. В том числе и очень глубоких… И это происходит до сих пор. Недавно были на гастролях в Израиле, там много наших людей, и они говорят: «О, Ганжа! Мы помним Ганжу».
— У вас действительно было много ролей, много прекрасных фильмов, а потом вдруг наступил затянувшийся перерыв. Зато как же все радовались, когда вы несколько лет назад снялись в «Кино про Алексеева» Михаила Сегала. Очень хороший фильм, недаром вы получили за свою роль «Золотого орла».
— Мне говорили, что кино получилось. Сегал хороший режиссер. Мне понравилась его последняя картина «Слоны могут играть в футбол». С Владимиром Мишуковым, который там сыграл главную роль, я не был знаком, но нашел его телефон, позвонил и сказал: «Спасибо тебе большое. Очень хорошая у тебя работа, замечательная!» Он обрадовался. Для меня это понятная эмоция. Помню, как мне звонил Владлен Давыдов, выдающийся мхатовский артист. А как-то раз позвонил Женя Миронов, тогда уже очень известный, с тысячей призов. Ему понравилось, как я сыграл в фильме «Ты у меня одна». Он посмотрел этот фильм не на премьере, а гораздо позже… Сейчас Миша Сегал хочет снимать еще одну историю со мной. Но никто не знает, получится ли. Миша не тот человек, который быстро достает деньги на съемки. Для него это сложная история… Константину Богомолову, у которого я снялся в сериале «Содержанки», проще, он умеет договариваться, и ему идут навстречу.
— «Содержанки» тоже очень успешный проект, у которого будет продолжение. Вы там сыграете?
— Я был бы не против, но не знаю, что Богомолов придумает с моим героем. Несмотря на то что он в большей степени театральный режиссер, Константин очень уверенно работал, потрясающая была группа. Такую я встречал лишь однажды в жизни, когда Андрон Кончаловский с голливудской компанией снимал «Ближний круг», где я играл Сталина. Там все четко устроено: у тебя актерский вагончик, человек, который ходит за тобой как тень и, если что-то нужно, выполняет. Вот и Богомолов работает как в Голливуде. Очень современный, умный, талантливый человек. Единственное — он никак не может остановиться, у него один спектакль за другим, премьеры то тут то там. Совсем недавно Константин стал худруком театра на Малой Бронной, и это хорошо. У него много идей.
— В последнее время про вас говорят: «Збруев — артист Богомолова». Вы сыграли в его ленкомовских постановках «Борис Годунов» и «Князь», а теперь еще и в кино. Как вы с ним познакомились?
— Нам сказали, что у нас будет ставить Константин Богомолов, и все ухо навострили. Я видел все его спектакли в МХТ, мне это было очень, очень любопытно. У Богомолова большой портфель, забитый мыслями и идеями. Предложения по поводу постановок были самые разные. И в результате он остановился на «Борисе Годунове». Артистов наших Константин не знал. Со многими встречался, в том числе и со мной. Мы разговаривали о Годунове. Я больше слушал, чем говорил. Думал: «Ну кого я могу играть? Не Бориса же Годунова». В конце разговора я сказал: «Мне было любопытно, до свидания, всего доброго». А он вдруг говорит: «Вы будете играть Годунова». И у меня вырвалось такое протяжное: «Да-а-а-а?» Я действительно удивился. Работа была безумно интересная. Публика поделилась. Были те, кто схватывал на лету все, что делалось на сцене, они очень хвалили и многократно ходили на этот спектакль. Но были и другие, которых это все дико раздражало. Однажды я читал монолог, а где-то ряду в пятом женщина, вся в белом, которую нельзя было не заметить в темноте зала, встала, хлопнув крышкой кресла — ба-бах! А потом, громко топая, направилась к выходу, еще и дверью хлопнула. Я продолжал монолог, а сам думал: «Как же мы ее достали-то. И это хорошо!»
— А потом был еще более скандальный и раздражающий «Князь», в котором вы играли Рогожина.
— Спектакль мне очень нравился. Его сыграли всего 16 раз, он был в развитии, когда руководство театра сняло его с репертуара. Для меня это большая рана. Как и то, что убрали из репертуара «Бориса Годунова». С коммерческой точки зрения это непонятно. Они хорошо шли. В «Ленкоме» появился новый зритель — молодые, думающие люди… Но хозяин — барин, здесь не поспоришь. Богомолов бороться не стал. Сказал переживающим артистам: «Нет, не надо ничего пытаться изменить, я вас умоляю. Я вас всех очень люблю…» Думаю, что он тоже, не показывая вида, переживал, особенно по поводу «Князя». Как-то мы встречались, и Константин предложил: «Александр Викторович, давайте я вас заберу в МХТ». Тогда он был там в фаворе…
— Как неожиданно могла бы повернуться ваша театральная жизнь!
— Да… Но в «Ленкоме» я работаю 58 лет. Когда я мальчишкой сюда пришел, в худсовете сидели легенды — Софья Гиацинтова, Владимир Соловьев, Александр Пелевин, Валентина Серова. Я работал с гениальным Анатолием Эфросом. И уже 46 лет — с выдающимся Марком Анатольевичем Захаровым, который создал свой уникальный театр… У меня вся жизнь здесь прошла. Так что предложение Богомолова я не принял. А вот когда он пригласил на роль в «Содержанках», я согласился, несмотря на то что всегда говорил, что в сериалах не снимаюсь.
— В «Содержанках» у всех героев бурная личная жизнь — не помню российский сериал, где было бы столько откровенных сцен. Но вас режиссер в этом плане явно поберег. А вдруг Богомолов сделает вам какое-то провокационное предложение в продолжении?
— А почему нет? Я соглашусь. (Смеется.)
