Медицинским справкам никто из присутствовавших на разбирательстве, конечно, не поверил. Нам бы признаться — может, и наказание не было бы таким суровым, но я уперся: «Болели». В результате влепили по строгому выговору, на полгода лишили стипендии и не пустили в Венгрию, куда весь курс ехал по обмену. Ну и меня, понятно, убрали из старост.
Стали с Гармашом думать, как возвращать долги и на что жить. Устроились дворниками на несколько участков, постоянно сдавали кровь, получая за это талоны на горячее питание и двести граммов (!) красного вина. Я еще вечерами рисовал юмористические картинки, которые отправлял в журналы и газеты. Рисунки публиковались в «Крокодиле», «Московском комсомольце», «Смене», а один — чем особенно горжусь — в «Литературной газете». За каждый получал гонорар от трех до пяти рублей.
В восьмидесятые дипломные спектакли смотрели худруки и главные режиссеры всех столичных театров, а еще специально приезжали «вербовщики» с периферии. Гармаша заприметила Галина Волчек, которой как раз не хватало такой краски, поселила в общежитие, сделала московскую прописку. Случай редкостный, потому как действовало жесткое правило: при отсутствии в паспорте штампа о регистрации в столице актеров в труппы не брать. Меня звали в пять театров, но каждый раз, узнав об «ущербности», разводили руками: дескать, рады бы, но никак. Некоторые советовали заключить фиктивный брак, однако цены за услугу в этом расхожем промысле были ломовыми...
В тот вечер играли спектакль «Наш городок» — единственный из пяти дипломных, где у меня была не главная, а совсем крошечная роль. Герой Володи Ершова говорит «Посмотрите, какая луна!» — а мой персонаж отвечает: «Да уж...» Смешно, но именно этой единственной репликой я и заинтересовал главного режиссера Минского театра-студии киноактера Бориса Ивановича Луценко, предложившего:
— Поедемте к нам. В театре как раз не хватает актера с вашими данными, выделим комнату.
Поскольку это было еще до турне по московским театрам, ответил:
— Показы только начинаются. Может, еще здесь останусь.
Ага, размечтался. Убедившись, что в Москве не закрепиться, поехал в Питер. После прослушивания в Ленинградском театре музкомедии (пел я всегда неплохо и сейчас позволяю себе на творческих вечерах исполнить пару песен) главный режиссер, ставленник Товстоногова Владимир Воробьев сказал: «Да, тенор стенобитный. Да еще и мхатовское образование. Конечно возьму. Первые полгода в хоре, ну а потом и роли пойдут».
Выбрался на улицу, стою и думаю: «Ну и чего я забыл в музкомедии?» По городу висят афиши только что выпущенной киностудией «Беларусьфильм» шикарной картины «Белые росы», которую мы с друзьями уже успели посмотреть, и я, наивный чукотский юноша, продолжаю мысль: «Если приму предложение Луценко — буду сниматься в таких же замечательных фильмах!» Беру билет до Москвы и утром следующего дня звоню сказать, что согласен...
В Минском театре-студии меня будто только и ждали, чтобы свалить половину репертуара. С ходу ввели в несколько спектаклей, начались читки новых пьес. На пробы и съемки уезжал с боем, постоянно слыша упреки:
— Мы вас зачем взяли? Чтобы тянули репертуар, а вы опять ставите нас в безвыходное положение!
Пытался возразить:
— Но я же служу в Театре киноактера!
— Так надо уметь разумно сочетать!
И все-таки я умудрялся сниматься. Кинодебют состоялся в трехсерийном «Неизвестном солдате», где играл роль второго плана. Потом получил и главную. Режиссер Дудин увидел меня мельком на «Беларусьфильме». В актерском отделе фотографии почему-то не оказалось, но по описанию сотрудницы предположили, что это могу быть я. Позвали, дали домашний адрес режиссера. Увидев меня на пороге, Виталий Андреевич вместо приветствия облегченно выдохнул: «Уф! Хотя бы тот!»
Пробы проходили в Одессе. Через несколько дней после возвращения в Минск получаю телеграмму: «Поздравляю утверждением на главную роль в фильм «Матрос Железняк» тчк Режиссер Дудин». Если бы у меня спросили, что такое счастье, в первую очередь вспомнил бы момент, когда молодым, начинающим актером держал в руках ту телеграмму.
Отец очень ждал премьеры «Матроса Железняка», но не дождался. Картину положили на полку — в западной прессе появилась публикация, где утверждалось, что пуля в грудь романтику революции Анатолию Железнякову прилетела не от бойцов генерала Шкуро, а от кого-то из своих. Да и личность самого Железняка чиновникам от кинематографии показалась идеологически не выверенной. «Секретный фарватер» папа тоже не увидел — ушел, когда фильм еще снимался.
