И все-таки положенный на полку «Матрос Железняк» сослужил мне добрую службу. Во время съемок в Одессе я был замечен ассистентом по актерам Аллой Абрамович — умнейшей женщиной, профессионалом каких мало. Она-то и предложила режиссеру Костроменко, искавшему исполнителя главной роли для фильма о моряках-торпедистах: «Вадим Васильевич, не хотите попробовать на капитана Шубина молодого актера Анатолия Котенева?»
Вызвали в Одессу, дали почитать сценарий, который очень понравился. Потом режиссер попросил: «Сейчас приедет Гузеева, которая уже утверждена на роль жены Шубина Виктории Мезенцевой. Вы не могли бы с ней немного порепетировать? Побросайте друг другу реплики перед завтрашними пробами».
Я, конечно же, уже видел «Жестокий романс» и был очарован нежной, трепетной Ларисой Огудаловой. Сыгравшая ее актриса представлялась мне утонченной питерской девушкой: читает книжечку под настольной лампой, синяя жилка бьется на виске... Набравшись смелости — все-таки потенциальная партнерша играла с такими мэтрами, как Михалков, Петренко, Бурков! — стучусь в дверь ее номера, вхожу после разрешения и с порога слышу абсолютно непечатную тираду, смысл который сводится к тому, что роль актрисе совершенно не нравится. Я растерялся: а как же книжечка, трепещущая жилка на виске?
Недовольство Ларисы, в общем-то, можно понять: мало того что ей, звезде, приходится сниматься у неизвестного режиссера, так еще и партнер — почти дебютант. В середине восьмидесятых она была нарасхват, работала сразу в нескольких картинах, из-за этого опаздывала на площадку, иногда даже срывала съемки. Костроменко не раз заговаривал о том, чтобы поменять актрису и переснять эпизоды с ее участием, а однажды заявил: «В сценарии написано, что погибает Шубин, а Мезенцева доводит его дело до конца. Но я убью того из вас, — режиссер показал на меня, потом на Гузееву, — кто быстрее надоест».
Печальная участь постигла Мезенцеву, а мой Шубин, не в силах забыть любимую, так и остался до конца фильма бобылем.
Когда при мне жалуются на отвратительный характер Гузеевой, вступаюсь за коллегу: «Да нет, характер у нее не плохой — он просто есть». Если негодуют, что матерится, говорю: «Но заметьте, как артистично она это делает!»
Сейчас вспомнил историю с площадки «Жестокого романса», которую рассказала Лариса: «Представь, я, девушка из глухого оренбургского села, немного пообтесавшаяся за время учебы в ЛГИТМиКе, попадаю в компанию Михалкова, Фрейндлих, Петренко, Буркова. Разве можно было пожертвовать обществом легендарных актеров и блестящих рассказчиков в пользу сна?! Однажды гудели всю ночь, я даже забыла, что утром съемка. Прихожу на площадку, а Рязанов смотрит с восхищением: дескать, чудесно выглядите. Признаюсь:
— Эльдар Александрович, за всю ночь ни на минуту глаз не сомкнула.
— Чтобы всегда так было! — велит Рязанов».
Я по молодости тоже замечал за собой — гуляешь до рассвета, под утро вздремнешь час-полтора, потом смотришь на себя в зеркало и удивляешься: глаза блестят, кожа натянута как на барабане, румянец во всю щеку. А сейчас по Альтову: всю ночь спишь, а утром выглядишь так, будто гулял, пил и занимался черт знает чем.
В самом начале нулевых Саша Пашковский, с которым подружились на съемках у Матвеева, стал настойчиво звать в Москву: «Все сидишь на своем балконе? (На протяжении десяти лет основным источником моего дохода было занятие ювелирным делом.) Собирайся — тут наконец какая-то движуха пошла». А я все не решался: ну как оставлю Свету с двумя пацанами? Володя — подросток, Клим еще совсем маленький.
Последней каплей стали съемки фильма «Между жизнью и смертью», на который обнищавший вконец «Беларусьфильм» выделил смешные деньги и пленку с вышедшим два года назад сроком годности. Сценарий классный, режиссер и оператор — профессионалы, но восемьдесят процентов группы от полной безнадеги в запое. Жене Сидихину, игравшему главного положительного героя — советского разведчика, приходилось держать себя в руках, чтобы достойно выглядеть в кадре, мне же в образе бандита, предводителя «лесных братьев» можно было быть и небритым, и помятым, и в подпитии.
Приехав домой после съемок, долго не мог прийти в себя — такая тоска накатила. Жена переживала: «Толя, ну что с тобой? Мы на природе, вон дети бегают, все хорошо. Ты снялся, получил деньги, пусть небольшие — на какое-то время хватит...» А я вдруг четко понял, что в Минске все — в прямом и переносном смысле — между жизнью и смертью, что Пашковский прав и нужно ехать в Москву. Взял билет в одну сторону, сказал жене: «Не вернусь, пока не заработаю нормальные деньги» — и отбыл в неизвестность.
