Мы с братом никогда не видели родителей в безделье: мама содержала в идеальном порядке дом, занималась огородом, варила варенье, закатывала на зиму батарею банок с помидорами-огурцами. Отец, работавший помощником машиниста на паровозе, все выходные проводил в мастерской, делал на продажу кухонные столы — с полочками, ящичками, красивыми ручками.
Не помню, чтобы он намеренно приучал меня к столярному делу: дескать, идем, сынок, покажу, как пользоваться рубанком и лучковой пилой. Увидев, как мучаю-мочалю доску, досадовал: «Ну кто ж так пилит?! Смотри, как надо». Разрешал брать любые инструменты, но просил: «Только пальцы береги!» Однако кто же в творческом порыве думает о таких мелочах — у меня все кисти в мелких шрамах. И к ранам, и к виду крови относился абсолютно спокойно: подумаешь! А папа бледнел как полотно — так меня было жалко. Брал тряпочку, смачивал керосином и заматывал поврежденное место: «Ничего, до свадьбы заживет».
Не знаю работы тяжелее той, что отец выполнял на паровозе, перекидывая за одну поездку из тендера в топку по восемь тонн угля. Какое сердце такую нагрузку выдержит? В пятьдесят девять у отца случился инфаркт, из которого он, может, и выкарабкался бы, если бы не ошибка врачей.
Недавно довелось наконец побывать в селе Гофицкое Ставропольского края — на родине родителей. Многие жители там носят фамилию Котеневы, еще примерно столько же — Мухортовы (девичья фамилия моей мамы). Первым делом отправился на хутор, где когда-то было крепкое хозяйство деда по папиной линии, а сегодня лишь развалины каменного дома. Зато неподалеку стоит — цел и невредим! — Котенев колодец. По словам гофицких старожилов, его еще в начале прошлого столетия обустроил дед и вода больше века остается кристально чистой, ледяной и очень вкусной. Когда пил ее из сложенных ковшиком ладоней, вдруг поймал себя на том, что думаю о знаниях и умениях, полученных от отца. Ассоциация неявная, но я ведь черпал их как из глубокого колодца...
Перед отъездом, стараясь запечатлеть в памяти картину, долго смотрел на простирающуюся насколько хватает глаз долину с невысокими холмами; на две далекие главы Эльбруса, парящие в поднебесье; вдыхал воздух, пропитанный ароматами полевых трав, и чувствовал себя абсолютно счастливым. Теперь знаю: есть на свете место, куда могу приехать смертельно уставшим, потерянным, огорченным — и обрести душевный покой, вернуть силы. Что есть Котенев колодец с чистой целебной водой...
Сколько себя помню, отец хотел, чтобы я, продолжая династию, выбрал профессию, связанную с железной дорогой, говорил: «Я всю жизнь на «железке» работаю, дядя твой тоже, мать — в ведомственном детсаде, Валера, выучившись на сварщика, устроился не куда-нибудь, а к нам в депо. Давай и ты, а?»
Призыв не вызывал внутреннего сопротивления — напротив, профессии машиниста и его помощника казались романтичными, а поездки с папой в кабине паровоза — лучшим приключением на свете. Протяжный гудок подавался с помощью горизонтальной металлической трубы, которую нужно было опустить, чтобы открылся клапан, и держать несколько секунд. Мне до нее было не дотянуться, и отец привязывал веревку, а перед железнодорожным переездом командовал: «Сынок, давай сигнал!» Восторг и счастье, которые испытывал, держась за веревку и подавая гудок, словами не описать.
Путь от станции Невинномысская до Черкесска проходил через бахчи, на одной из них работал человек, с которым у папы был отрепетированный трюк: в ответ на приветствие в открытую дверь кабины летела дыня. Если первая разбивалась о паровоз, тут же летела вторая — отец ее ловил и резал на большие куски. Вкус и запах горячей от солнца дыни забыть невозможно...
Однако сложность заключалась в том, что меня привлекали и другие профессии: хотел стать капитаном дальнего плавания, летчиком, конструктором самолетов. В седьмом классе случайно попал на выступление народного театра миниатюр и эстрады при Дворце культуры химиков и заразился сценой. Приятель Валеры, участвовавший в постановках, походатайствовал за меня перед директором ДК, который в тот же вечер дал ответственное поручение: «Сейчас закончится вокальный номер, следом — танцевальный. Тебе нужно убрать микрофон и провод, к которому он подключен».
У новых, купленных мамой ботинок была толстая негнущаяся подошва, и я запнулся об одну из досок на сцене — в зале кто-то хохотнул. Взяв микрофон, потащил на себя провод, а тот застрял. Дернул сильнее и чуть не потерял равновесие, рассмешив уже нескольких зрителей. По дороге домой думал: «Как мало надо, чтобы развеселить людей!» Дойдя до калитки, уже твердо знал, что хочу стать клоуном.
