Мама умела создавать уют: куда бы мы ни приехали, она моментально обживала пространство, делала его красивым. Мне это, к сожалению, не передалось, хотя я понимаю, что хорошо, а что плохо, что красиво, а что нет. Может, и хотела бы повторить что-то в своем доме так, как было у мамы, но не получается. Хотя казалось бы, купи похожую вещь или повесь, разложи те, что забрала из родительской квартиры. Не то, не выходит. Мне не дано.
Александр: С двумя Олегами Ивановичами, Борисовым и Янковским, я работал на нескольких фильмах и близко дружил. Часто встречались, ходили на премьеры, сидели в ресторане Дома кино. И все это было отчасти для Гали — наше общение, такие мои спектакли для нее, когда удавалось оторвать от детей. И даже сейчас ловлю себя на мысли, что и о друзьях рассказываю, чтобы только вспомнить Галину радость.
Оба Олега были выдающимися творческими личностями, и они меня ослепили на всю оставшуюся жизнь, можно сказать, даже ранили. И с тех пор мне трудно встречаться на съемках с другими артистами, требовать от них невозможного. Вот ищу сейчас героя для нового фильма, провожу кинопробы, а перед глазами они — то один Олег, то другой, и живые оба, полные сил: играют пять дублей, и все — по-разному. Бери в картину любой и будешь долго ломать голову, какой из них интереснее. А еще вижу, как бросается Борисов в холодную воду Сенежа, плывет к острову, и рядом в волнах с ним молодые Сережа Шакуров, Саша Пашутин, Леша Жарков. Олег болен смертельным лейкозом, но об этом не знает никто, он скрывает. А дублей много, опять надо в воду и опять. И он не жалуется, не требует вызвать дублера, ныряет снова. Так рождается известная сцена из «Парада планет», когда герои уплывают из города женщин под музыку Бетховена.
Это мы с Абдрашитовым позже случайно узнали, что Борисов болен и зачем он то и дело под любым предлогом отлучается в Ленинград. Оказалось, ездил на переливание крови: надо было регулярно. Невозможно сегодня и представить такое, ни в каком контракте актерском прописать. Там ведь про другое, про отдельный вагончик, про обязательные фрукты на столе. Про жизнь, которая стала важнее искусства.
Впрочем, и сам я порой развлекал Галю не хуже любого артиста. Это когда не шла работа, наступал ступор перед чистым листом бумаги и я сидел за столом бессильно, уверенный, что это конец, никогда больше ничего не напишу. И от отчаяния чуть не спазмы начинали душить, корчился в кресле, заходясь в нервном кашле. Да, такое случалось со мной время от времени, стало уже неизбежной частью взаимоотношений с работой, но думаю, я просто эгоистически распустил себя, требуя внимания. Однако Галя каждый раз пугалась ужасно, шептала, уже тоже в отчаянии: «Чем я могу тебе помочь?» Потом выбегала, я слышал в коридоре рыдания, и опять возвращалась.
Не сказать, что все между нами шло гладко и просто. Галя была человеком строгим, непокладистым, со своей шкалой ценностей, и я далеко не всегда этой шкале соответствовал. Но что касается творчества, тут она почему-то испытывала ко мне один лишь детский какой-то пиетет, ей вообще казалось чем-то сверхъестественным, что я пишу, сам факт. Это было отдельно от отношений и столь трогательно, что до сих пор слезы наворачиваются. Побегав туда-сюда, заходила опять в кабинет, прижимала к себе, гладила по голове, и становилось легче. Она, конечно, меня хранила.
