Параллельно со своим блистательным коллективом Игорь Александрович создал ансамбль «Молодой балет», который благополучно гастролировал. После того как два танцовщика остались за границей, директор получил строгий выговор за то, что проглядел «предателей-отщепенцев». Моисеев оскорбился за коллегу и подал Фурцевой заявление об уходе. Она его тут же подписала, спросив Игоря Александровича о возможном преемнике. Тот предложил нас с Володей, но Екатерина Алексеевна резко оборвала: «На порог не пущу этих модернистов...» Только в 1977 году, уже после смерти Фурцевой, новый министр культуры Петр Демичев (снова с подачи Игоря Моисеева) назначил нас с мужем руководителями ансамбля, который со временем превратился в Театр классического балета.
Не думаю, что министр культуры разбиралась в тонкостях хореографических стилей. Про модернизм ей нашептывали наши коллеги, которые, будучи главными балетмейстерами, не могли поставить ничего путного и завидовали нашему успеху. Доходило до абсурда. Например, когда Барышников остался на Западе, нам и это поставили в вину, написав: «Падение молодого Барышникова началось с «Сотворения мира». Мы с Володей часто приходили к Фурцевой просить, чтобы дали возможность поставить спектакль в каком-нибудь театре, и каждый раз слышали: «Работы для вас нет». Когда же нас пригласили выпустить балет в Болгарии, министр заявила: «Слышала, Василев придумывает интересные прыжки. Вы покажете их иностранцам, они все выучат и потом будут завоевывать медали на балетных конкурсах. Нет уж, за границей работать не дам...» После смерти Екатерины Алексеевны Демичев показал нам целую пачку телеграмм из разных стран с приглашениями для Касаткиной и Василева. И ни одной заявке его предшественница не дала ходу.
В 1965 году мы первыми в стране взялись за балет Игоря Стравинского «Весна священная». Премьера в Большом прошла с огромным успехом. Но Фурцеву просветили, что Касаткина с Василевым вытащили на сцену эротику и секс, «поддавшись пагубному влиянию Запада». Екатерина Алексеевна находила эротику даже в «Героической поэме» Николая Каретникова, хотя она на более чем советскую тему — про геологов. Запретить политически выдержанный спектакль министр не могла, но прицепилась к облегающему костюму героини:
— Наденьте на девочку юбочку.
Говорю:
— Екатерина Алексеевна, это невозможно! Там же много поддержек ногами вверх, юбочка начнет задираться — и вот это уже будет выглядеть неприлично.
Фурцева замялась:
— Не знаю, не знаю... Как женщина вас прошу — наденьте на девочку юбочку.
Разумеется, юбочку мы не надели.
«Сотворение мира» в Кировском театре — тот самый балет 1971 года, в котором блистал Барышников, — она тоже пыталась закрыть раз семь. Когда сдавали спектакль специальной комиссии, получили одиннадцать замечаний. Нам говорили, что грим Бога делает его похожим на Ленина, плащ чертовки похож на красное знамя, пятна на солнце напоминают по форме сионистские звезды, в раю цветов много, а на земле одни камни. Но особенно возмутил момент, когда Адам вертит Еву, а потом она опускается на него в шпагате. Члены комиссии долго подбирали слова, чтобы описать это безобразие, — не могли выговорить, чем первые люди занимаются. Эротику усмотрели даже в движениях ангелов! Прикинув, на сколько градусов они отводят ножки, цензоры заявили: «У вас там тридцатиградусный секс...» Замечания были маразматическими, мы с Володей не знали, что делать. Но тут позвонил композитор Андрей Петров: «Лучше пойти на уступки, иначе премьера не состоится...» И мы внесли в постановку некоторые изменения. Но не все!
