Не дождавшись более определенного ответа, в совершеннейшем шоке, пятясь, вышла из кабинета. За мной еще дверь не успела закрыться, а слезы по щекам уже текли ручьем. Так всю дорогу до дома и прорыдала. Сухую интонацию и краткие ответы Ефремова я, конечно, приняла за отказ. К вечеру немного успокоилась и, уложив Машеньку спать, села с гостями старших Ардовых играть в покер. В середине очередной партии — звонок. Нина Антоновна взяла трубку и позвала меня: «Люда, к телефону!»
То, что я услышала, показалось самой прекрасной музыкой на свете: «Это звонят из МХАТа. Олег Николаевич предлагает вам главную роль в спектакле «Нина» по Кутерницкому. Приезжайте завтра за пьесой». Минуты три не могла прийти в себя — так и сидела, прижав к уху трубку, из которой неслись короткие гудки. В голове — одна мысль: «Мне дали главную роль! Во МХАТе!» Потом выяснилось, что терзалась напрасно — Ефремов решил взять меня, как только услышал, что не собираюсь идти к Монюкову. Это развязало ему руки. А тут кстати и роль для меня нашлась.
У Ефремова была особая манера работы над спектаклем. Новую пьесу он сначала отдавал кому-то из режиссеров, тот распределял роли, репетировал. Потом наступал день «Ч», когда худрук приходил в зал и смотрел то, что сделано. Зачастую это заканчивалось полным обновлением состава. Мой визит к Ефремову как раз и пришелся на такой день «Ч», и за пять минут, что провела в его кабинете, худрук увидел во мне новую исполнительницу роли Нины. Кто-то скажет: «Судьба», а кто-то: «Его Величество Случай».
У меня было много общего с героиней пьесы: романтичность, непосредственность, наивность. Вероятно, поэтому вживание в образ проходило легко. Евгений Евстигнеев, который играл отца Нины, первым разглядел нашу схожесть. Помню, перед одной из сцен худрук начал меня наставлять, а Евгений Александрович его прервал: «Не трогай девочку — сама все сделает». Ефремов замолчал и изобразил приглашающий жест: мол, сама так сама. А после того как сцена была пройдена, обращаясь к Евстигнееву, сказал: «Ты прав». Конечно, я продолжала относиться к Ефремову с пиететом, но в ступор уже не впадала и краской не заливалась. Немного, правда, смущалась, когда Олег Николаевич вдруг ударялся в воспоминания: «Как ты краснела, когда я в зал к вам входил, а?! Разве что в обморок не падала!» Улыбалась и старалась быстрее перевести разговор на другую тему...
А с Евстигнеевым мы крепко сдружились. Работать с ним было сказкой! Евгений Александрович мог отыграть сцену, потом повернуться ко мне и подмигнуть. Он обладал фантастической органикой и непревзойденным мастерством. Я попала в компанию к артистам высочайшего класса.
Евстигнеев был удивительно добрым и очень ранимым. Мы уже много лет играли на одной сцене, когда однажды нас пригласили поучаствовать в сборном концерте, который проходил в Доме журналиста, — показать небольшой отрывок из спектакля. Евстигнеев согласился, но перед выходом на сцену чувствовал себя не в своей тарелке. Я спросила:
— Евгений Александрович, что-то не так? Вы не любите выступать в сборных концертах?
— Понимаете, Людочка, играть в театре — это одно, а вот так, на эстраде... В молодости у меня был печальный опыт. Вышел к зрителям, начал что-то рассказывать, а из зала голос: «Уйди со сцены, сука!» Я ушел и до нынешнего дня не возвращался. Одного раза хватило...
