— Почему же сейчас не отказались? Поняла бы и не обиделась!
— Как я мог вам отказать? А потом, здесь все-таки Домжур, а не эстрада в городском парке.
На банкете после премьеры «Нины» рядом со мной сидели Евгений Александрович и его жена Лиля Евстигнеева. Я была уверена, что в торжественном застолье примет участие вся труппа, но позвали только оба состава и нескольких чиновников из Моссовета. Во главе стола, естественно, восседал худрук. То ли от того, что хотела снять напряжение, то ли от разочарования (думала, новый спектакль — это общий праздник, а тут какие-то кулуарные посиделки) очень быстро напилась. И стала говорить тосты. Вставала, роняя стул: «Можно скажу?» — и признавалась в любви к театру, режиссеру, партнерам. И к своей бабушке. В середине страстного монолога меня усаживали на место, однако через несколько минут я снова вставала под грохот падающего стула: «Можно сказать?»
После банкета многие отправились по домам, а Евстигнеевы, я, еще кто-то из актеров и Ефремов поехали к его бывшей жене Аллочке Покровской — продолжать отмечать. Там Олег Николаевич мне и сказал: «Сейчас закончу этот роман, а следующий будет с тобой!»
Я была в шоке. Заплакав, ушла в другую комнату. Аллочка Покровская появилась там следом за мной.
— Люда, что такое?
— Представляете, Олег Николаевич сказал, что его следующий роман будет со мной! А я-то люблю мужа! Борю!
Возможно, надо было как-то по-другому к этому отнестись. Отшутиться. А я стала плакаться бывшей жене Ефремова в жилетку и рассказывать, как люблю мужа. Кстати, Алла хорошо знала Борю — впрочем, семью Ардовых в московской творческой среде знали все.
Что, утешая меня, говорила Аллочка, помню смутно. Возможно, советовала не переживать: мол, завтра Олег Николаевич и не вспомнит ни о своих планах, ни о том, как я на них отреагировала. Но надо знать Ефремова, который если любит, то наотмашь, а если что-то не по нему — «закрывает». Вот и меня «закрыл» на долгое время. После «Нины» я не получила ни одной роли в его спектаклях. Более того, когда другие режиссеры хотели занять меня в своих постановках, Олег Николаевич говорил: «Нет-нет, у Дмитриевой не будет времени на репетиции».
Однажды в вестибюле театра меня остановил Кама Гинкас:
— Простите, вы ведь Людмила Дмитриева? Я очень хочу, чтобы вы сыграли у меня в спектакле «Вагончик»... Вы действительно очень заняты?
— Нет. Я вообще ничего не делаю...
— Тогда выручайте!
Спустя несколько лет Кама пригласил в еще одну постановку, которая, как и «Вагончик», стала большим театральным событием. В его спектакле «Тамада» я играла невесту.
Похожая история случилась и с Виктюком, который ставил на сцене МХАТа пьесу Михаила Рощина «Муж и жена снимут комнату». Ефремов все время твердил Роману, что я занята. В результате меня ввели в спектакль перед самой премьерой.
Во МХАТе я играла в замечательных детских спектаклях: наследника Тутти в «Трех толстяках», Тильтиль в «Синей птице». Были и другие интересные роли: Софи Карамзина в «Медной бабушке», Любовь в «Последних», Саша в «Дачниках»... На первый взгляд немало, но если распределить эти работы на пятнадцать лет службы в театре — получится всего ничего.
Невостребованность для актера (а особенно для актрисы, когда число потенциальных ролей с каждым годом катастрофически уменьшается) — вещь страшная, трагическая. Но если вы спросите «Пожалела ли хоть на миг, что отказалась стать «следующей» в списке всесильного худрука?» — отвечу как на духу: «Нет!» Я очень любила Борю и лучше умерла бы, чем изменила ему.
