— Как-то я об этом не подумал. Ничего, у деревенских нервы крепкие. Скоро придет в себя — и перезвонит.
Через пару секунд дом снова оглашался стрекотом печатной машинки — Виктор Ефимович умел мгновенно включаться в работу. Большой трудяга, он, по сути, кормил всю семью: пенсия Нины Антоновны была крошечной, Боря пошел учиться на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, я — студентка. Непростая финансовая ситуация и заставляла меня прерывать беременности. А еще то, что Борис не очень-то стремился в третий раз становиться отцом. В конце концов, две дочери у него уже были.
В тот раз все развивалось по знакомому сценарию. Вернувшись из женской консультации, сказала:
— Борь, я снова забеременела.
— Ну и...
— Отвезешь меня завтра в больницу?
— Хорошо, отвезу.
Следующим утром во время завтрака делюсь с Микой:
— Мы с Борей должны ехать в больницу, а я не хочу.
— Ну и не надо! Не езди! Рожай — вырастим!
В эту минуту в кухню входит Виктор Ефимович. Встает надо мной, гладит по голове:
— Вырастут, все вырастут...
Вскоре появляется заспанный Боря, которому с ходу объявляю:
— Мы никуда не едем. Буду рожать!
— Ну хорошо, — спокойно отвечает муж. — Рожать так рожать.
Забегая вперед, скажу: когда Мике пришло время рожать, а Игорь Старыгин был на съемках, именно я отправляла ее в роддом. Такая вот у нас с бывшей женой моего мужа Бори случилась взаимовыручка.
Беременность я переносила легко и училась наравне со всеми, не пропуская ни лекций, ни репетиций. На третьем курсе уже готовят отрывки для дипломных показов, и я была занята сразу в пяти или шести. Но когда стал заметен живот, руководитель курса Виктор Карлович Монюков отовсюду меня убрал. К диплому подошла с единственной работой — ролью миссис Пирс в отрывке из «Моей прекрасной леди», который ставил другой мастер курса, народный артист Виктор Яковлевич Станицын. Обидно было до слез: ведь знала, что могу достойно показаться и в драме, и в комедии, и в фарсе.
Профессор Монюков в ту пору собирался создавать свой театр и забирал туда весь курс. Я идти в его труппу не хотела. Не только потому что отношения не сложились, главное — мечтала работать с Ефремовым. Мы были знакомы: довелось играть в ученических постановках студентов Олега Николаевича — в Школе-студии МХАТ он вел экспериментальный режиссерский курс. Едва Ефремов входил в репетиционный зал, со мной начинало твориться нечто невообразимое: руки-ноги отнимались, язык прилипал к гортани, щеки полыхали. Олег Николаевич был для меня мэтром номер один. Я его боготворила. А теперь представьте, какой решимости нужно было набраться, чтобы прийти к богу и сказать: «Хочу у вас работать!»
Тот визит в кабинет худрука МХАТа помню до мелочей.
— Здравствуйте, Олег Николаевич!
— Здравствуйте.
И дальше — тишина. Ефремов смотрит на меня и молчит.
Начинаю лепетать:
— Понимаете, какая ситуация... Мой руководитель в Школе-студии хочет создать из курса новый театр, а я туда не хочу.
— Почему? — мрачно спрашивает Ефремов.
— Так получилось, что у нас не сложились отношения... — набираю в грудь воздуха и выпаливаю: — Олег Николаевич, вы не могли бы меня посмотреть?
Все с тем же каменным лицом худрук роняет:
— Мы вас смотрим. Мы всех смотрим.
И опять — гробовое молчание.
